Стервятники - Уилбур Смит

— Что мне делать? — воскликнул он.

— Не знаю, — с отчаянием ответила она. — Это превосходит мое понимание. — Судорога боли исказила ее лицо, спина выгнулась. Потом это прошло, и Сакина попросила: — Мне нужна моя сумка. Я не могу терпеть такую боль. У меня есть порошок опиумного мака.

Хэл вскочил и пробежал по каюте.

— Аболи, где ты? — крикнул он. — Принеси сумку! Быстрей!

На пороге стоял Нед Тайлер. Он что-то держал в руке, и на его лице было странное выражение.

— Капитан, я кое-что должен вам показать.

— Не сейчас. — Хэл снова крикнул: — Аболи, быстрей ко мне!

По трапу сбежал Аболи с седельными сумками.

— В чем дело, Гандвейн?

— Сакина! С ней что-то происходит. Ей нужны лекарства…

— Капитан! — Нед Тайлер отодвинул Аболи и схватил Хэла за руку. — Это не может ждать. Посмотрите на кинжал. Посмотрите на его лезвие.

Он поднял стилет, и все посмотрели на него.

— Во имя Господа! — прошептал Хэл. — Пусть это будет неправдой.

Вдоль всего лезвия тянулась узкая бороздка, заполненная черной смолистой массой, засохшей и блестящей.

— Это кинжал убийцы, — негромко сказал Нед. — Бороздка заполнена ядом.

Хэл почувствовал, как палуба уходит у него из-под ног, будто «Золотой куст» подняла высокая волна. В глазах у него потемнело.

— Не может быть, — сказал он. — Аболи, скажи, что этого не может быть.

— Будь сильным, — ответил Аболи. — Будь сильным ради нее, Гандвейн.

Он сжал руку Хэла.

Это пожатие вернуло Хэлу спокойствие, перед глазами у него прояснилось, но когда он хотел вздохнуть, словно свинцовая ладонь ужаса стиснула ему грудь.

— Я не могу без нее жить, — простонал он.

— Не давай ей знать, — сказал Аболи. — Не делай расставание для нее более тяжелым.

Хэл, не понимая, смотрел на него. Потом, с постепенным осознанием окончательного, смертельного значения этой бороздки на стальном лезвии, до него дошел смысл последней угрозы, которую выкрикнул Сэм Боуэлз, когда петля уже стискивала его горло.

— Сакина умрет, — сказал он удивленно.

— Это будет тяжелей всех прошлых битв, Гандвейн.

С огромным усилием Хэл попытался взять себя в руки.

— Не показывай ей кинжал, — сказал он Неду Тайлеру. — Иди. Выбрось эту проклятую штуку за борт.

Вернувшись к Сакине, он попытался скрыть черное отчаяние, охватившее его сердце.

— Аболи принес твои сумки. — Он снова наклонился к ней. — Расскажи, как приготовить лекарство.

— Сделай это побыстрей, — попросила она; у нее снова начались судороги. — Синяя бутылочка. Две ложки на чашку теплой воды. Не больше: это очень сильное средство.

Когда она попыталась взять чашку, ее рука сильно дрожала. Теперь Сакина могла пользоваться только одной рукой. Раненая рука раздулась и потемнела, некогда изящные пальцы так разбухли, что кожа натянулась и грозила лопнуть. Ей было трудно держать чашку, и Хэл поднес питье к ее губам и держал, пока она лихорадочно глотала настойку.

Потом Сакина с трудом легла и задергалась; простыня промокла от ее пота. Хэл лег рядом и прижал любимую к груди, пытаясь успокоить, но зная, сколь тщетны его усилия.

Немного погодя настойка мака, по-видимому, подействовала. Сакина прижалась к Хэлу и спрятала лицо у него на плече.

— Я умираю, Гандвейн.

— Не говори так, — взмолился он.

— Я знала это уже много месяцев. Видела в звездах. Поэтому и не могла ответить на твой вопрос.

— Сакина, любовь моя, я умру с тобой.

— Нет. — Голос ее зазвучал чуть решительнее. — Ты будешь жить. Я была с тобой, сколько мне было позволено. Но тебе Судьба назначила особую участь. — Она замолкла; ему даже показалось, что она впала в беспамятство, но Сакина продолжила: — Ты будешь жить. У тебя будет много сильных сыновей, и их потомки будут процветать в этих землях Африки, сделают их своими.

— Мне нужны сыновья только от тебя, — сказал он. — Ты обещала мне сына.

— Тише, любовь моя: сын, которого я рожу тебе, разобьет твое сердце.

Ее тело содрогнулось в новых ужасных конвульсиях, и она закричала от боли. Наконец, когда уже казалось, что силы ее на исходе, Сакина упала на постель и заплакала. Хэл обнимал ее и не находил слов, чтобы выразить свое горе.

Проходили часы. Склянки дважды оповестили о смене вахты. Хэл чувствовал, как слабеет Сакина; она уходила от него. Потом ее тело сотрясли несколько приступов судорог. Снова упав ему на руки, она прошептала:

— Твой сын, тот, которого я тебе обещала, родился.

Глаза ее плотно закрылись, и из-под век потекли слезы.

Он долго не мог понять ее слов. Потом со страхом откинул одеяло.

Между ее окровавленными бедрами лежала куколка, влажная, блестящая и все еще связанная к матерью канатиком пуповины. Маленькая голова сформировалась лишь наполовину, глаза никогда не откроются, а рот не будет ни сосать, ни плакать, ни смеяться. Но Хэл увидел, что это действительно мальчик.

Он снова взял Сакину на руки. Она открыла глаза и ответила легкой улыбкой.

— Прости, любовь моя. Теперь мне пора. Если забудешь все остальное, помни только одно: я любила тебя так, как не сможет любить никакая другая женщина.

Она закрыла глаза, и Хэл почувствовал, как жизнь уходит из нее и наступает великая тишина.

Он ждал рядом с ними, со своей женщиной и своим сыном, до полуночи. Потом Альтуда принес сверток парусины, иглу и нитку. Хэл положил мертворожденного ребенка на руки Сакине и привязал полоской, оторванной от простыни. Потом они с Альтудой зашили саван и привязали к ногам Сакины пушечное ядро.

В полночь Хэл вынес женщину и ребенка на руках на палубу. И под яркой африканской луной отдал обоих морю. Они сразу ушли в пучину, не оставив даже ряби на поверхности.

— Прощай, моя любовь, — прошептал он. — Прощайте, мои дорогие.

Потом прошел в каюту на корме. Раскрыл Библию Левеллина и попытался найти утешение в переплетенной в кожу книге, но не нашел.

Шесть долгих дней просидел он один в каюте у окна. Не притрагивался к пище, которую приносил Аболи. Иногда читал Библию, но чаще просто смотрел на след корабля. Ежедневно в полдень он, похудевший и измученный, поднимался на палубу и смотрел на солнце. Рассчитывал положение корабля и передавал приказы рулевому. И снова оставался наедине со своим горем.

На рассвете седьмого дня к нему пришел Аболи.

— Горе естественно, Гандвейн, но ты чересчур жалеешь себя. Ты забыл о своем долге и о тех, кто поверил в тебя. Хватит.

— Никогда не хватит. — Хэл посмотрел на него. — Я буду горевать о ней всю свою жизнь. — Он встал, и каюта покачнулась: он ослабел от горя и голода. Хэл подождал, пока в голове прояснится. — Но ты прав, Аболи. Принеси еды и кружку слабого пива.