Гравилет «Цесаревич». Фантастические произведения - Вячеслав Рыбаков

Пауза. Вечеровский перевел дух. Поразмыслил.

– И вот я хочу спросить тебя, Димка… Нет ли у тебя каких-то соображений относительно того, кто именно это может быть?

– Сознательное и осмысленное противодействие тебе? – спросил Малянов и против воли улыбнулся. – Нет. Нет у меня таких соображений.

– По тону твоему я чувствую, что у тебя есть какие-то иные соображения. Потом расскажешь, если время останется…

– Фил, если бы ты поподробнее рассказал, что уж ты такое там понял и чего добился, я мог бы, наверное, более осмысленно и сознательно отвечать на твои вопросы.

Вечеровский опять долго всматривался в лицо Малянова, покусывая губы. Так человек мог бы смотреть на жука, на бабочку, оценивая: подойдет для коллекции или нет; накалывать на булавку – или просто придавить… Потом сказал:

– Обойдешься. Это ни к чему.

Малянов пожал плечами. Вечеровский не оттаивал. Это было ужасно. И очень неприятно.

– Что ты знаешь о наших? – спросил Вечеровский.

Малянов опять пожал плечами.

– О Захаре ничего. С Глуховым все в порядке, мы встречаемся довольно часто…

– Я так и знал. Достойная компания.

– Да, вполне. То в шахматишки поиграем, то водочки попьем…

Вечеровский трескуче рассмеялся.

– Валька звонил сегодня из Америки. Как раз сегодня, представляешь? Но он никому не противодействует, можешь быть спокоен. Он вполне упоен собой. Добил, представь, свою ревертазу. И никаких препон ему, по его словам, не чинили.

– Вайнгартен? – омерзительно насторожился Вечеровский. – Ревертазу?

– Говорит, да. Говорит, на Нобелевку его выдвигать собираются. Может, и прихвастнул слегка – что ты, Вальку, что ли, не знаешь…

– Да уж знаю! – с непонятной интонацией сказал Вечеровский. – И ему не мешали?

– Говорит, нет.

– Это невозможно.

– Ну, Фил… за что купил, за то продаю.

– Не ты купил! – резко сказал Вечеровский. – Тебя купили! Как дурачка!

Малянов смолчал.

– Если Вайнгартен сумел закончить работу, которая была остановлена давлением Мироздания, значит, он сумел как-то освободиться от давления Мироздания. Значит, он как-то научился управлять этим давлением! Ах, Валька, Валька… Такой, понимаешь, анфан террибль… себе на уме!

– Фил, научиться освобождаться от давления и научиться управлять давлением – это совсем не одно и то же.

– Что такое?

Малянов смотрел в его рыжие глаза и вспоминал, как Вечеровский – изящный, умный, чистый – мягко и уверенно говорит, не сомневаясь в правоте своей ни секунды: может быть, со временем мы научимся отводить это давление в безопасные области, а может быть, даже использовать в своих целях… Вспоминал, как, восхищаясь другом, он записывал потом: вполне возможно, Вечеровский обнаружит ключик к пониманию этой зловещей механики, а может быть, и ключик к управлению ею…

– Мы слишком привыкли, – сказал Малянов, – что всякий очередной уровень понимания мира – это очередной уровень его использования в наших целях. А если в данном случае это не так, Фил? Тебе не приходило в голову? Понять можно – а использовать нельзя? Только определиться относительно этого нового понимания. Только выбрать позицию. Больше – ничего.

– Ты повторяешь мне мои собственные слова, которыми я пытался вас образумить тогда, – сказал Вечеровский. – Надо идти дальше. На нынешнем уровне то, о чем ты разглагольствуешь, – чуть подслащенная капитуляция, не более того.

Малянов помолчал, собираясь с мыслями. И вдруг вспомнил, что хотел только убедиться – и молчать, не произносить ни слова. Но я же, в сущности, молчу, успокоил он себя.

– Можно ли назвать капитуляцией то, что человек смиряется с необходимостью дышать? – спросил он. – Вызвал бы у тебя уважение безумец… гордец… который восстал бы против этой необходимости с криком: хватит! надо идти дальше!

– Софистика, – дернул щекой Вечеровский. – Все зависит от ситуации. Когда человеку захотелось проникнуть в миры, где дышать невозможно, человек, чтобы избавиться от необходимости дышать, придумал скафандр, акваланг…

– Как раз наоборот, – мягко ответил Малянов. – Он придумал все это, чтобы взять с собою в эти миры необходимость дышать.

– Прости, но это чушь. Очевидно, что если бы был найден способ ликвидировать потребность в дыхании, это существеннейшим образом увеличило бы возможности человека.

– Этак и от человека ничего не останется, а, Фил?

– Мне все это не интересно. Мне гораздо интереснее, что еще ты знаешь о Вайнгартене.

Малянов пожал плечами.

– Ничего. Он обещал мне позвонить через пару дней… хотя, может, и не позвонит. Он хочет меня перетащить туда, в Штаты… работать.

Вечеровский опять покусал черную корку на губе.

– Собирает всех вовлеченных в процесс под свое крыло… Что ж, логично… Ты поедешь?

– Рано говорить… вряд ли что-то из этого выйдет… – Малянов сам почувствовал, что отвратительно мямлит, и тряхнул головой. – Ах, да Фил! Да никуда я не поеду, что ты, в самом деле!

– Смотри, – строго сказал Вечеровский. – Я тебе пока верю. Но в то же время мне было бы крайне, крайне интересно и важно узнать… Неужели это действительно Вайнгартен? А Глухов? – вдруг вспомнил он.

– Что – Глухов? – устало спросил Малянов.

– У тебя не создавалось впечатления, что он знает больше, чем говорит?

– Фил, ты не в КГБ теперь работаешь?

– Дурак ты, Митька…

На секунду прозвучал голос прежнего Фила. И Малянов тут же размяк.

– Ну прости. Просто очень странные… нелепые вопросы ты задаешь… О чем знает? О чем говорит?

– Ну неужели непонятно? – повысил голос Вечеровский. – Обо всех наших заморочках.

– Мы вчера весь вечер говорили о наших заморочках. Он говорил в основном. Я помалкивал.

– Почему?

– Потому что я трус.

– Вот как? А тебе есть, что сказать?

– Есть.

– Ах вот как? Ну, говори.

У Малянова потемнело в глазах; на миг пропали и фонарь на остановке, и далекие, расплывающиеся огоньки окон.

Фил смотрел выжидательно и строго. И чуть насмешливо. И, безусловно, свысока.

Зачем я только поехал.

Не могу, не могу, не могу!! Нельзя!

Как он исхудал. И этот рваный воротник – у него-то, который всегда был будто вот только сейчас с файв-о-клока у британской королевы. А плащ – с чужого плеча, велик, болтается как на вешалке… Что он выдумал, какое сознательное противодействие. Врагов ищет, рыжий. Ведь с ума сойдет.

А может, уже…

Неужели благородное желание постигнуть настолько, чтобы уметь использовать, – лишь одна из ипостасей стремления подчинять? И когда подчинить не получается – раз не получается, два, три, четыре не получается, – но в то же время никаких сомнений в самой возможности подчинить все-таки не возникает, мозг, сам того не замечая, принимается себе в оправдание измышлять тех, кто успел подчинить первым и теперь злобно строит козни?