Падение Берлина, 1945 - Энтони Бивор

Немного позднее Гроссман встретил привлекательную немку, которая была одета в длинное пальто, похожее на астраханский халат. Они мило побеседовали. В конце разговора женщина вдруг поинтересовалась у него: "Вы ведь не еврейский комиссар?"{896}

Немецкие офицеры, которые в самый последний момент стали подписывать документы о демобилизации своих подчиненных, напрасно теряли время. Все лица, которые были задержаны в форме (будь то форма пожарных или железнодорожников), немедленно брались под арест и строились в колонны, идущие на восток.

Все, что окружало Гроссмана в тот момент, производило на него неизгладимое впечатление. Огонь, дым, гигантские колонны военнопленных. На лицах этих людей отпечаталась трагедия, глубоко засевшая в их душах. Чувствовалось, что их мучает не только собственное незавидное положение, но и переживание за жителей разрушенного города. Горе и страх, обрушившиеся на людей, идущих теперь в колоннах, действительно были велики. Оно чувствовалось и во взглядах женщин и детей, смотрящих вслед уходящим мужчинам и подросткам. Гроссман наблюдал за тем, как среди пленных солдат идут полицейские, различные служащие, пожилые люди и почти мальчишки{897}. Многие мужчины шли со своими женами, красивыми молодыми женщинами, некоторые из них улыбались и старались, как могли, приободрить мужей. Один солдат вел с собой двоих детей, девочку и мальчика. Стоящие на обочине дороги люди старались помочь несчастным. Они давали им воду и хлеб. В Тиргартене внимание Гроссмана привлек раненый немецкий военнослужащий, сидящий на скамейке в обнимку с молодой медсестрой. Они ни на кого не смотрели. Весь мир перестал для них существовать. Когда писатель спустя час шел в обратном направлении, эта пара так и продолжала сидеть в том же положении{898}.

Этот пасмурный, холодный и дождливый день, по мнению Гроссмана, как нельзя лучше символизировал конец Германии. Конец, происходивший в дыму, среди тлеющих руин и сотен тел, разбросанных на улицах города. Многие из погибших, как он успел заметить, были раздавлены танками, "подобно тюбикам". Его внимание привлекла мертвая пожилая немка, сидевшая на матрасе возле двери, прислонившись головой к стене. На ее лице застыло выражение нескончаемого горя. Но всего в нескольких минутах ходьбы от этого места все русские поражались обязательностью германских "домохозяек". На тех улицах, где уже было спокойно, они расчищали завалы и даже подметали тротуары. Причем делали немки это настолько тщательно, словно убирались в собственной комнате.

Весь день Гроссман ходил по центру Берлина. Возле рейхстага он видел советских солдат, жгущих костры прямо напротив главного входа, наливающих воду в котелки и открывающих банки с консервами{899}.

Пока контрразведчики обыскивали подвалы гитлеровского бункера, Гроссману вместе с другими военными журналистами позволили пройтись по просторным залам рейхсканцелярии. В одном из них он увидел огромный металлический глобус, который был прострелен и свален на пол. В другом помещении молодой темноволосый казак с широкими скулами учился ездить на велосипеде. Гроссман, подобно многим посетителям этого здания, забрал с собой в Москву в качестве сувениров пару найденных там предметов нацистского обихода.

В берлинском зоопарке, рядом с которым шел сильный бой за зенитную башню, глазам Гроссмана предстали разбитые клетки, тела убитых обезьян, тропических птиц и медведей. На острове бабуинов маленькие звереныши прижимали тонкие руки к животам своих матерей. Перед клеткой с убитой гориллой Гроссман встретился с пожилым сотрудником зоопарка, который проработал здесь уже тридцать семь лет. Писатель спросил его, была ли горилла свирепой. Сотрудник покачал головой и ответил, что совсем нет. Она только кричала громко. Люди намного свирепей зверей.

В тот же день Гроссман повстречал на своем пути громадное количество самых разных людей. Освобожденные иностранные рабочие пели песни и в то же время выкрикивали проклятия в адрес пленных немецких солдат. Только во второй половине дня боевые действия в городе окончательно прекратились, и стало понятно, что пришла победа{900}. Спонтанное празднование торжества началось у колонны победы в Тиргартене. Все советские танки покрылись цветами и красными флагами, так что их тяжело даже было различить под этим нарядом. Украшенные цветами стволы пушек и гаубиц походили теперь на деревья, распустившиеся весной. Все плясали, веселились, смеялись. Сотни осветительных ракет взмывали ввысь. Каждый считал своим долгом выстрелить в небо из автомата, винтовки или пистолета{901}. Однако Гроссман впоследствии осознал, что многие из этих праздновавших победителей были на самом деле уже "живыми трупами". Их сгубило пристрастие к спиртным напиткам. Солдаты нашли в железных канистрах какой-то растворитель и приняли его за алкоголь. Те, кто выпил эту жидкость, пребывали в агонии еще по крайней мере три дня.

К юго-западу от Берлина солдаты армии Венка продолжали эвакуировать к Эльбе остатки немецкой 9-й армии и беженцев. Они очень надеялись, что им также удастся попасть на американский берег. В общей сложности на запад двигалось порядка ста тысяч военнослужащих и примерно столько же мирных жителей. Тем временем советские войска оказывали сильное давление на германские заслоны. Продвижение частей Красной Армии между Хафельбергом и Ратенау грозило отрезать немцам все пути к отступлению.

3 мая до Венка дошла информация об окончательном падении Берлина. Он немедленно издал приказ восстановить в войсках отдание чести по армейского образцу вместо введенного ранее нацистского приветствия. "Все кончено! писал Петер Реттих, командир батальона дивизии "Шарнхорст". - Гитлер мертв, закончив свои дни в рейхсканцелярии. Берлин взят русскими. Государство рухнуло. Все это ужасно, но ничего уже нельзя поделать"{902}. Сам Реттих и остатки его подразделения шли теперь к Эльбе так быстро, как только могли. Когда солдаты проходили через Гентин, они видели канал, в котором плавало огромное количество пустых бутылок из-под шнапса. Военнослужащие частей, двигавшиеся впереди них, видимо, разгромили какой-то винный склад или магазин. "Явный признак разложения!" - отметил Реттих в дневнике.

Генерал Венк издал еще один приказ, который предусматривал отход с боями к Эльбе и оставление на ее восточном берегу небольшого плацдарма. Этот плацдарм должен обороняться до тех пор, пока на американский берег не перейдет последний немецкий военнослужащий или мирный житель. Венк вызвал к себе командира одного из его корпусов, генерала Эдельсхайма, и попросил его начать переговоры со штабом американской 9-й армии. 3 мая Эдельсхайм и офицеры его штаба пересекли реку в районе Тангермюнде на автомобиле-амфибии и вступили в контакт с командиром одной из частей вооруженных сил США. Переговоры о капитуляции начались на следующий день в Штендале{903}. Американский генерал Уильям Симпсон находился в довольно щекотливом положении. Ему нужно было учитывать не только гуманитарный аспект проблемы, но и обязательства Соединенных Штатов перед своим русским союзником, равно как и практические вопросы питания и размещения такой огромной массы людей. Он принял взвешенное решение - пропустить на западный берег раненых и безоружных военнослужащих, но отказать Эдельсхайму в строительстве и восстановлении мостов через Эльбу для организации массовой эвакуации. Симпсон также отказался принимать гражданских лиц. После войны они все равно должны были возвратиться на места своего проживания.