Sindroma unicuma. Книга 2. - Блэки Хол

Разве что мертвеца, объеденного Нектой сто лет назад и закопанного в дальнем углу подземелья, не разбудил упавший брус. А упал он аккурат в пазы, вернувшись в первоначальное нетронутое положение, ибо дверь оказалась плотно запертой.

Ура! Избавление! Свобода!

Спасибо вам, высшие силы! - обратилась я к небесам и, натянув варежки, спешно спустилась по ступеням. Лестница кончалась метрах в двух от снежного покрова или выше, но непредвиденное осложнение показалось плевой мелочью.

Меня охватило радостное пьянящее возбуждение. Тело рухнуло гирей в сугроб, наметенный непогодой и трудолюбивыми расчищателями дорожек. Отряхнувшись, я сообразила, что на снегу останутся отпечатки сапог в качестве прямых улик, поэтому пришлось топтаться по насту правее и левее места падения.

Когда я, уморившись, остановилась передохнуть и оценить поле проделанной работы, складывалось впечатление, что под окнами института повалялось стадо слонов. Неплохо. Главное, чтобы подозрение упало не на меня.

Стоящее дело завершилось, миссия выполнена - в голове гуляла пустота.

Отряхнувшись, я поплелась до общежития, и с каждым шагом конечности наливались свинцовой тяжестью, точно на меня взвалили задачу по разгрузке ста вагонов с галькой для камнеедов окаймленных. Поднять голову к ночному небу и поискать звезды не достало сил - шея одеревенела, не желая поворачиваться.

Комендантша совсем распоясалась, - подумала я недовольно, вползши в общежитие и оббив кое-как снег с сапог. На дворе темень и глухомань, а двери настежь, и никто не охраняет покой студентов. Но с другой стороны, тогда я не попала бы домой, - размышляла флегматично, собирая шаркающими ногами полиэтилен и газеты. Нет, все равно бы попала, - заключила, ковыряясь ключом в замке. Как сказал Альрик: "Выход есть всегда".

Ввалившись в тепло и уют родной норки, я успела стянуть куртку и шапку, прежде чем завалилась на кровать и уснула беспробудным сном.

***

- Я устал, - заявил Альрик и сделал большой глоток обжигающего кофе. - Мне снятся лица этих детей.

Стопятнадцатый и профессор расположились в креслах в комнате отдыха и вели неспешный разговор двух людей, привыкших беседовать далеко за полночь.

- У тебя исключительная твердость руки и идеальные привязки к горну, - похвалил декан. - Мальчишки не испытывают и сотой доли страданий, нежели в Первом департаменте. Ты же знаешь, там не церемонятся. Мясники, - вздохнул тяжело.

- Мне повесить медаль на грудь? - усмехнулся профессор. - Нужно решать. Мое терпение на исходе. Собственно, оно истончилось на первой же привязке.

- Что придумать, кроме саботажа? Мы не можем сопротивляться открыто. За себя я не боюсь, но репрессии заденут семьи, и регалии не спасут. К тому же свято место пусто не бывает. Уберут нас и поставят других, готовых расшибить лбы от исполнительности. Например, Ромашевичевского.

- Ромашка... - пробормотал Вулфу, усмехнувшись.

- Что? - не расслышал собеседник.

- Не обращайте внимания. Предупреждаю честно, Генрих Генрихович, не с вами, так в одиночку, но я закончу разработки, и когда-нибудь проклятая труба замолчит. Навсегда.

- Не горячись. Это не твоя война, Альрик.

- Чья же?

- Их. И они проиграли её сорок семь лет назад.

- А-а, вы тоже считаете? - если профессор хотел уесть собеседника, то у него не получилось.

- Да, - признал Стопятнадцатый. - Каждый год первого января прибавляю по единице.

- Значит, вы развели их и себя по разные стороны баррикад?

- Я этого не говорил, - возразил декан, задев чашкой с чаем по блюдцу. - А ты? Твоя семья тоже не участвовала в мятеже.

- Потому что вынужденно уехала на восток.

- Однако Вулфу присягнули на верность новому правительству.

- Да, черт побери! - ударил Альрик кулаком по столу, отчего крышка кофейника подпрыгнула, звякнув. - До сих пор не могу простить деда. За меня сделали выбор задолго до моего рождения. Поверьте, своего согласия я никогда не дал бы.

- Не знай тебя, подумал бы, что твои слова - гольный пафос. Решение старейшины клана не оспаривается.

- Что вам известно о западном побережье? - сменил тему профессор.

- В рамках общеобразовательной программы. Леса, болота, реки, мошкара, повышенная влажность...

- И суровый климат, - дополнил Вулфу.

- Особо не интересовался, потому что не было нужды, - пояснил суховато декан. Нападки собеседника задели его за живое.

- И меня мало заботила жизнь на краю света, пока однажды мне не рассказали историю. В ней нет выдумки и вранья, потому что очевидцем являлся мой отец. Будучи гражданским летчиком, он участвовал в секретной компании незадолго до повальной висоризации. Его эскадрилью с завидной срочностью перебросили из одного конца страны в другой, чтобы - можете представить? - стоять в оцеплении.

Слова текли медленно, точно Альрик, вспоминая, профильтровывал через себя давние события, при которых не присутствовал, но о которых узнал от близкого человека.

- Дело происходило летом. Жара, плюс тридцать четыре в тени и пеший перегон - шесть километров по грунтовке до железной дороги. Вдоль пути тройное оцепление - первачи*, военные, собаки. Скажите, зачем было унижать людей?

Стопятнадцатый пожал плечами. Что тут скажешь? Без упоминаний имен, дат и мест, он сразу сообразил, о чем речь.

- Но унижение состояло далеко не в этом, - тон Альрика стал резким. - Ссыльных предупредили: они могут забрать только то, что донесут на себе до эшелона. Остальное останется на дороге. Знаете, что на западном побережье температура зимой опускается до минус тридцати и ниже? - спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: - Все - мужчины, женщины, старики, дети - шли в теплых шапках, сапогах, валенках, шубах, куртках, тулупах. И несли грудных детей, завернутых в одеяла. Разве не дикость в середине июля?

Декан смущенно крякнул.

- Младенцев тоже переселяли?

- Да. Высылке подлежали все здравствующие поколения семей каждого из повстанцев - от мала до велика. Ссыльным запретили брать лекарства, поэтому мужчины несли соль. Обыкновенную поваренную соль в мешках в качестве антисептика. На своих руках и спинах переселенцы умудрились донести до эшелона продукты, инструменты, хозяйскую утварь, бытовые мелочи... Даже о прялках не забыли.

- Надо же... - пробасил Стопятнадцатый и, отставив чашку, смущенно огладил бороду. - В таких подробностях... У вашего батюшки прекрасная память.

- Это семейное. Собственно, об участии отца в операции мне поведала мать. А он рассказал ей незадолго до смерти.

- Разве ваш батюшка не давал клятв и обещаний о молчании?

- Как ни странно, нет. Целью победителей имелось показать, напугать и приструнить, чтобы устрашало и передавалось из уст в уста. Отца впечатлило. Участникам оцепления запретили вмешиваться, велели лишь вовремя удалять с перегона вещи, которые теряли обессиленные люди. Один старик не выдержал на жаре и упал с сердечным приступом посреди дороги. Он нес чемоданчик со скорняжным и портновским инструментом, который тут же забрали первачи*. Девушка, шедшая со стариком, плакала, стоя, над телом, пока не затерялась среди ссыльных. Старик так и остался лежать на дороге - в теплых рукавицах, меховой шапке и унтах.