Божьи воины - Анджей Сапковский

— С него довольно, — повторил он. — Вполне достаточно.

— Ну что ж, пожалуй, да, — кивнул головой Рейневан. — Пожалуй, вполне.

Так погиб и такой эпитафии дождался Ян, князь Зембицкий. Пяст от Пястов, по прямой линии потомок Семовита и Мешка, кровь от крови и кость от кости Храброго и Кривоустого. Погиб двадцать седьмого декабря 1428 года, или, как сказал бы летописец: vicesima septima die mensis Decembris Аппо Domini MCCCCXXVIII. Он погиб в бою под деревушкой Старый Велеслав, в какой-то миле к западу от Клодзка. Как утверждают некоторые летописцы, он погиб как его прапра- и что-то там еще — дед, Генрик Благочестивый, pro defensione christiane fidei et sue gentis[305]. Другие говорят, что он погиб по собственной глупости. Как бы там ни было — погиб. Умер.

А мужская линия зембицких Пястов умерла вместе с ним.

Бой все еще продолжался. Некоторые силезцы, которые не могли или не хотели убегать, продолжали яростно сопротивляться. Сбившись в кольца, они отражали яростно атакующих сирот. Некоторые дрались в одиночку. Например, Йежи Цеттриц, командир вроцлавцев. Под Цеттрицем уже убили двух коней, первого почти сразу, в начале боя, под вагенбургом, второго — когда он убегал. Убегать в общем-то было некуда. Без шлема, с окровавленными волосами, Цеттриц, кроме того, был ранен в ногу, гуситская гизарма ударила его в бедро, продырявив выкованный в Нюрнберге набедренник. Кровь лилась по пластинам бейгвантов. Опершись о вербу на меже, Цеттриц покачивался, едва стоял, но мужественно размахивал полутораручным мечом, отгонял окружающих его атакующих, слишком настойчивых рубил так, что звенело. Его уже окружало кольцо раненых, когда кому-то из чехов наконец удалось двинуть его глевией по щеке так, что хрустнули зубы. Цеттриц покачнулся, но устоял на ногах. Выплюнул кровь на нагрудник, богохульно выругался. И отогнал нападающих широкими размахами полутораручника.

— Честное слово, господин Цеттриц, — крикнул, подъезжая шагом, Бразда из Клинштейна. — Может, достаточно?

Йежи Цеттриц сплюнул кровью, взглянул на остжевье на груди Бразды. Тяжело вздохнул. Схватил меч за клиноки поднял в знак того, что отдается на его милость. И потерял сознание.

— Бог победил, — утомленным голосом сказал Ян Краловец из Градка.

— Так хотел Бог, — добавил он без всякого пафоса. — Отсечен рог Моава и мышца его сокрушена[306].

— Бог победил! — поднял окровавленный меч Петр Поляк. — Мы победили, Божьи воины! Кичливое немецкое рыцарство лежит в прахе! Кто теперь нас удержит?

— Мы отомстили за Кратцау! — крикнул, вытирая кровь с лица, Матей Салава из Липы. — Бог с нами.

— Бог с нами!

Торжествующий крик тысячи глоток Божьих воинов окончательно, казалось, развеял полумрак и мглу. Пробиваясь сквозь дым пожаров, вставал и светлел день. Dies illucescens.

— Я должен ехать, — повторил Рейневан. Всей силой воли он сжимал зубы, которые почему-то норовили щелкать. — Должен ехать, брат Ян.

— Мы сломали их, — повторил Ян Краловец из Градка. — Отсекли им рог Моава. Ян Зембицкий убит, Свидница и Вроцлав наполовину перебиты. Теперь никто нас не задержит. Мы воспользуемся победой. Силезия практически в наших руках. Ты хочешь мстить? Иди с нами!

— Я должен ехать.

Солнце пробивалось сквозь тучи. День обещал быть холодным. Двадцать седьмое декабря 1428 года. Понедельник после Рождества Господня.

Краловец тяжело вздохнул.

— Ну что ж, коли должен, то должен. Поезжай с Богом!

На голове повешенного сидела ворона. День, хоть холодный, был изумительно солнечным, почти совсем безветренным. Повешенный только слегка покачивался и разворачивался на скрипящей веревке, что, казалось, совершенно не мешало вороне. Вцепившись когтями в остатки волос трупа, птица методично и спокойно выклевывало то, что еще можно было выклевать.

На башнях Зембиц блестели в декабрьском солнце черепицы. По дороге в сторону Гродских ворот тянулась вереница беженцев. Вести о приближающихся гуситах, видимо, распространились быстро.

Рейневан пошлепал взмыленную от пены шею коня. Шесть миль, отделяющих Старый Велислав от Зембиц, он преодолел всего за полтора часа. В результате коня он почти доконал. Последний отрезок пути тот едва шлепал. Да и то с остановками.

Ворона взмыла с головы повешенного, отлетела, каркая, села немного повыше, на горизонтальную балку шубеницы.

— Насколько я понимаю, Рейнмар из Белявы?

Задавший вопрос человек появился неведомо откуда. Словно вырос из-под земли. Он сидел на пегой коняшке. Одет был по-городскому. Лицо было неприметное, а акцент польский.

— Конечно, Рейнмар из Белявы, — ответил он сам себе. — Я поджидаю здесь именно вас, господин.

Рейневан вместо того, чтобы ответить, потянулся к мечу. Человек с неприметным лицом даже не дрогнул.

— Я ожидал, — спокойно сказал он, — без каких-либо злых намерений. Только для того, чтобы передать сообщение. Важное сообщение. Можно говорить? Вы, господин, выслушаете спокойно?

Рейневан не собирался подтверждать. Незнакомец это заметил. Когда он заговорил, голос у него изменился. В нем прозвучали металлические и зловещие нотки.

— В город тебе ехать незачем, Рейнмар из Белявы. Ты ехал быстро, не щадя коня. И все же запоздал.

Рейневан пересилил неожиданно охватившее его отчаяние. Сдержал слабость. Сдержал подскочившее к горлу сердце. Начавшие дрожать руки укрыл за лукой седла. До боли стиснул зубы.

— Девушки, спасать которую ты спешил, в Зембицах уже нет, — сказал незнакомец. — Спокойно! Без глупостей. Терпение, больше терпения. Выслушай меня…

Рейневан и не думал слушать. Выхватил меч и ударил коня шпорой. Конь дернулся, шаркнул копытом, зафыркал, поднял и повернул голову. И не сделал ни шага.

— Больше терпения, — повторил незнакомец. — Не делай глупостей. Твой конь не двинется с места, а ты сам не приблизишься ко мне. Пожалуйста, выслушай меня.

— Говори. Что с Юттой?

— Госпожа Ютта де Апольда цела и невредима. Но покинула Зембицы.

— Отку… — Рейневан глубоко вздохнул. — Откуда мне знать, что ты не лжешь?

Незнакомец некрасиво усмехнулся.

— Veritatem dicam, quam пето audebit prohibere[307]. — Его прекрасная латынь наравне с акцентом выдавала в нем поляка. — Госпожи Ютты уже нет в Зембицах. Мы решили, что в руках князя Яна она не будет в безопасности. И что люди, на попечение которых князь ее оставил, не обеспечат ей телесной неприкосновенности. Поэтому мы решили высвободить госпожу Ютту из зембицкой тюрьмы. Нам повезло, и мы ее высвободили. И приняли, я сказал бы так: sub tutelam[308].