Ливонская война 1558-1583 - Александр Шапран

Блестящие успехи Батория можно только отчасти объяснять его талантами и отсталостью москвитян в ратном искусстве. Последнее обстоятельство не мешало им, однако, при деде и отце Ивана и в первую половину его собственного царствования наносить иногда поражения западным соседям, отвоевывать у них города и целые области. Если на стороне Батория было превосходство его личных военных способностей, то на стороне Ивана находилось важное, подавляющее преимущество: его неограниченное самодержавие, которое могло двигать всеми русскими силами и средствами как одним человеком, тогда как Баторий принужден был постоянно бороться с разными противодействиями и препятствиями в собственном государстве. Обстоятельства благоприятствовали Ивану и в том отношении, что во время его борьбы с Баторием южные пределы России не требовали больших усилий для своей обороны; ибо крымские татары были отвлечены происходившей между турками и персами войной, в которой хан участвовал как вассал султана. Но дело в том, что Ливонская война тогда не пользовалась в России сочувствием народным (была малопонятна для народа, непопулярна), что тиран собственными руками истребил своих лучших воевод и советников и остался при худших, а сам он в минуту наибольшей опасности только обнаружил свою ратную неспособность и недостаток личного мужества… Его тиранство вместе с этой неспособностью очевидно отвратило от него сердца многих русских людей. Сие важное обстоятельство во время войны с Баторием особенно сказалось множеством перебежчиков из служилого сословия. В числе их находились и знатные люди; так Давид Вельский, подобно Курбскому, ушел к королю и потом давал ему гибельные для русских советы во время последней войны. Грозный даже не сумел воспользоваться геройской обороной Пскова и, когда надобно было энергически действовать всеми силами для полного отражения неприятеля, ждал своего спасения от иноземного вмешательства и лукавого посредничества иезуита Поссевина.

Если в чем Иван и был лично силен, так это в словесных препирательствах, что не замедлил испытать на себе тот же Поссевин».

Если сейчас взяться за перечисление ошибок и просчетов Грозного, то мы от главного предмета рассмотрения, от Ливонской войны, уйдем в область характеристики русского царя Ивана IV, а это несколько другая тема, хотя во многом напрямую связанная с нашей.

Выше мы достаточно осветили вопрос выбора Грозным цели для своей очередной агрессии, цели, которая стала главным просчетом царя. Вступление в Ливонскую войну и есть самая большая ошибка хозяина московского трона. Ну, а дальше просчеты и ошибки стали плодиться и множиться с трудно вообразимой быстротой. Мы знакомили с ними читателя по ходу повествования и напоминать о них снова, значило бы повторять весь наш рассказ. Единственно, на чем в силу повторяемости исторических процессов и явлений приходится снова заострять внимание, так это на том, что многое из сотворенного Грозным, позже названное ошибками, в действительности было преступлениями. Не сказать об этом лишний раз нельзя хотя бы потому, что на разных этапах нашей истории, вплоть до недавнего времени, преступления Грозного нет-нет да имели продолжения, и у нас нет гарантии того, что мы не станем свидетелями новых ужасов опричнины в ее современном проявлении. Тем более что мы живем в обществе, в котором очень многие мечтают о том, чтобы это случилось именно так. Да, собственно говоря, и современного-то проявления опричнины, как такового, нет. Опричнина на протяжении веков остается той же, не меняясь. И последний, самый мощный ее всплеск 30-х, 40-х, начала 50-х годов XX века отличался от ее проявления четырехсотлетней давности только тем, что массовая резня не становилась публичной, и на площадях наших городов не ставилось плах и виселиц. Во всем остальном наша отечественная опричнина за четыре с лишним столетия не претерпела ни малейших изменений.

Но оставим в стороне воспоминания о тверском, новгородском и псковском погромах, о плахах и застенках, планомерно уничтоживших цвет московского общества второй половины XVI столетия. Остановимся лишь на внешнеполитических ошибках Грозного времен Ливонской войны. А основной его ошибкой здесь стало то, что после своих первых успехов в войне на западе он не смог унять в себе агрессивное начало. Можно с большой степенью вероятности полагать, что, остановившись на завоевании Дерпта и Нарвы, получив, таким образом, во владение готовые гавани и не претендуя на большее, Москва не раздразнила бы соседей, во всяком случае не раздразнила бы настолько, чтобы побудить их к принятию мер против себя, и тогда дело могло бы закончиться хоть и малым, но зато прочным и надежным приобретением. А даже если бы и поднялись на нее те же противники, то удержать завоеванное, не распыляя сил на другие цели и не расширяя сферы завоеваний, было бы более чем реальной задачей. Но Московское государство и его царь не сумели себя сдержать, и это стало, может быть, самым крупным просчетом Грозного после развязывания войны.

Мы знаем, что Ливонская война, как собственно война между Россией и Ливонией, продолжалась недолго. В августе 1560 года, после завоевания столицы ордена, города Фелина, Ливония, как государственное образование, прекратила свое существование. Под ударами русского оружия рыцарская держава развалилась. Но падение Ливонии, как и ожидалось и предсказывалось, не прекратило войны, оно только поменяло для России противников. В 1561 году, когда магистр Ордена передал земли Ливонии в литовское владение, признав над собой власть великого литовского князя, война перестала быть русско-ливонской, как таковой, и стала русско-литовской. Литва долго выжидала случая, пока, наконец, не согласилась взять на себя роль ливонского защитника и покровителя. К тому времени Москва в определенной степени преуспела в своем начинании, она оккупировала многие орденские земли, а приобретением Нарвы расширила свои прибрежные владения. Но нельзя не сказать, что в непрестанных осадах и штурмах немецких крепостей она растратила и свои силы. В этом смысле новый противник удачно выбрал момент вступления в войну за орденское наследство, когда Россия в достаточной мере исчерпала и свои собственные ресурсы. Ливония вдруг оказалась разорванной на несколько частей, каждая из которых досталась одному из соседей: Швеции, Дании, Литве и Московскому государству. Такой первоначальный, непроизвольный дележ в принципе, если не считать частностей и мелких деталей, устраивал всех, кроме Москвы. Вернее сказать, Москва не поняла тогда того, что ее такой дележ тоже устраивал. Москва просто не догадывалась, что на тот момент сложилась ситуация, когда она может с выгодой завершить войну, оставив за собой то, чем на тот момент владеет. Ведь претензии ее главного соперника — Литвы на большее были ничем иным, как ответной реакцией на позицию Москвы, требовавшей всей Ливонии. Договориться тогда о мире на взаимно приемлемых условиях, сохранив «статус-кво», долго еще оставалось более чем реальной перспективой. Тем более что престарелый Сигизмунд-Август, и раньше-то не отличавшийся воинственностью, теперь вообще стал склонен к любому мирному соглашению.

Вступление Литвы в войну за обладание Ливонией стало не последним просчетом московской дипломатии. Не осталась в стороне и дружественная Литве Польша. В 1569 году эти две державы, окончательно объединившись, создают единое государственное образование — Речь Посполитую. Но и этим лагерь противников России в Ливонской войне не исчерпывается. Вскоре в войну против Москвы оказывается втянутой Швеция, и естественно, что Россия оказалась не в состоянии с успехом бороться сразу против нескольких достаточно мощных европейских государств. Но если пытаться объяснить этим фактом поражение Грозного в войне на западе и оправдать царя невозможностью противостоять такой коалиции, то хочется задаться вопросом: а где же была дипломатия царя, позволившая такой коалиции состояться? Почему русский царь оказался в полной изоляции? Ведь такой союз противников Москвы был изначально неизбежен, и в том, что Грозный не предвидел этого, и заключается его очередной просчет. И уж если мы стали говорить о его просчетах, то нельзя не отметить, что даже тогда, создав коалицию, противники продолжали настаивать перед русской стороной на прежних условиях, ничуть не усилив их, оставляя русскому царю полную возможность выйти из войны с честью и в то же время с некоторыми территориальными приобретениями.

Мы видели, как на протяжении почти всех последующих лет войны, за исключением последних лет двух, от силы трех, главные воюющие стороны — Московское государство и Речь Посполитая вроде бы претендовали каждая на всю Ливонию. Но нам более чем понятно, что ни одна из сторон реально на это не рассчитывала и предъявляла свои требования только в противовес сопернику как встречные. А что касается польско-литовской стороны, то она этого и не скрывала. Вплоть до утверждения на престоле Стефана Батория Речь Посполитая постоянно показывала готовность уступки, но, не встречая понимания Москвы, вынуждена была оставаться в конфронтации. Наверняка в Кракове и в Вильно были готовы к тому, что земли бывшего Ордена придется разделить между собой и Москвой. И во всех предложениях польско-литовской стороны до появления на исторической сцене Батория просматривается именно такая перспектива.