ОНО - Стивен Кинг

«Большие губы», — подсказал я.

«Ага, точно, — обрадовался он и засмеялся по-детски. — épais lèvres! Большие губы. Слышь, парень, давай пива хлопнем. Я угощаю».

«Валяй», — согласился я: не хотелось портить с ним отношения.

Лесоруб рассмеялся, стукнул меня по спине, да так, что я чуть не упал ничком. Затем он направился к стойке, где толпились человек семьдесят выпивох и пятнадцать шлюшек.

«Два пива. Давай быстрее, а то я сейчас разворочу твою контору! — крикнул он Ромео Дюпре, бармену с перебитым носом. — Одно мне, а второе pour l’homme avec les épais lèvres».

Все вокруг захохотали, но по-доброму, без всякой издевки.

Берет он два пива, подает мне кружку и спрашивает:

«Как звать-то тебя? А то «большегубый» как-то некрасиво».

«Уильям Хэнлон».

«Ну давай, Вилли, вздрогнули. За тебя».

«Нет, давай за твое здоровье. Ты первый белый, кто угостил меня пивом». — Я не лукавил.

Мы выпили, пропустили еще по одной, лесоруб спрашивает: «А ты точно негр? По губам смотрю — вроде негр, а так не скажешь: на вид белый, кожа только темная».

Отец закатился смехом, засмеялся и я. Так его пробрало, что даже лицо исказилось от боли, за живот схватился, глаза выпучились.

— Может, сестру вызвать?

— Не надо. Сейчас пройдет. Вот ведь скверная штука, что может быть хуже: уже не посмеешься, как раньше.

Он замолчал, и я почувствовал, что сейчас он наконец скажет о том, что не дает ему покоя. Может, так было бы лучше для нас обоих.

Отец отпил воды из стакана и продолжал:

— Так что лесорубам и проституткам из бара мы не мешали. Кому мы были бельмом на глазу, так это пяти членам муниципалитета и дюжине местных богатеев. В «Парадайз» и «Уоллис Спа» никто из них, разумеется, не заглядывал — у них был свой клуб, они поддавали там. Но они не могли допустить, чтобы негры трахали белых женщин — с этим они никак не могли смириться.

«Я никогда не хотел, чтобы их направляли к нам, — сказал представителю муниципалитета майор Фуллер. — Да вот, как видно, промашка вышла. Ну ничего, я этих черных сплавлю куда-нибудь на юг или в Нью-Джерси».

«Это меня не касается», — ответил ему старый хрыч Мюллер.

— Отец Сэлли Мюллер? — удивленно переспросил я. Сэлли училась со мной в одном классе.

Губы отца искривились в горькой улыбке.

— Нет, верно, ее дядя. Отец Сэлли в ту пору учился в колледже в другом городе. Но будь он в Дерри, он был бы с братом заодно. Откуда я знаю эту историю? Тревор Доусон дневалил в тот день в штабе, драил полы, и слышал разговор за дверью, потом рассказал мне.

«Куда правительство пошлет этих черномазых, меня не касается — это ваша проблема, майор. Меня беспокоит, что вы отпускаете их на выходные в центр, а они вытворяют там черт-те что. Если это не прекратится, будут неприятности. У нас в городе действует «Белый легион». Вы меня понимаете?»

«Но вы поймите и мое положение, мистер Мюллер. Я не позволю, чтобы они распивали спиртное в клубе. Им не положено распивать вместе с белыми. К тому же это клуб унтер-офицеров, вы понимаете, а они все рядовые».

«Ну, это не моя забота. Однако надеюсь, что вы примете решение. Вы офицер и несете ответственность». И с этими словами Мюллер вышел.

Фуллер взялся за дело с рвением. База занимала огромную территорию, много земли пустовало. С северной стороны база граничила с Вест-Бродвеем, а там, где теперь Мемориал-парк, стояло «Черное пятно». В начале тридцатых это был просто старый сарай, в котором хранился всякий хлам. Майор Фуллер собрал роту «E» и объявил, что в этом сарае будет наш клуб и что впредь никаких увольнений в город, никаких баров и девочек.

Известие не очень приятное, но что поделаешь. Мы и слова не могли сказать. Был среди нас один парень Дик Халлоранн, повар. Он говорит: «Ребята, надо постараться — сделаем из этой развалюхи настоящий клуб».

Мы приступили к работе, выкладывались из последних сил. Поначалу было от чего взяться за голову: грязь, вонь, какие-то коробки с заплесневевшей бумагой, железки ржавые. Помню, Карл Рун усмехнулся горько и говорит: «Вот майор расщедрился, удружил. Ничего себе клуб».

А Джордж Брэннок, который потом сгорел в огне, заметил: «Это не клуб, а черное пятно какое-то».

С той поры повелось: «Черное пятно». Мы проделали окна, Алан Сноупс раздобыл где-то цветные стекла, прямо как витражи.

«Ты где, — говорю, — стырил?» Алан — он был среди нас самый старший — закурил «Кэмел» и озорно подмигнул. «Ночная работа», — сказал он, но пояснять, что за работа, не стал.

Вскоре сарай было не узнать, к середине лета приступили к отделочным работам. Трев Доусон сделал перегородку — там устроили кухню, гриль и все такое, так чтобы можно было закусить на скорую руку.

С другой стороны сделали бар. Из напитков лишь содовая да «Дева Мария». Мы извлекли уроки из прошлого. Если надо дерябнуть покрепче, зачем в клубе, можно и под кустиком, в темноте.

Оттерли от грязи полы, покрасили. Трев и Сноупс провели электричество — стырили где-то ночью проводку. К июлю уже можно было зайти и выпить кока-колу, подкрепиться гамбургером. Красота получилась. Правда, до конца не доделали — тут этот поджог случился — все сгорело дотла. Эх, как мы радовались, когда Эв Маккаслин и я приладили вывеску «Черное пятно», а ниже табличку «Рота «E» и гости». Клуб избранных, вернее, изгоев.

Получилось отлично — на загляденье, мы этим унтерам нос утерли. Ну и они, понятное дело, быстренько стали наводить у себя марафет — комнату отдыха пристроили, кафетерий. Вроде соревнования у нас вышло. Но куда нам с ними тягаться, зачем… — Отец улыбнулся, — Мы хоть и молодыми были, только Сноупсу за сорок, а кое-что соображали: зачем с белыми наперегонки бегать. Стоит только нам вперед выйти, всем руки-ноги переломают. Клуб построили — чего еще надо. Но он не простоял долго — тут эта история… — Отец нахмурился, замолчал.

— Какая история, папа?

— Решили мы сколотить джаз-оркестр. Нашлись среди нас музыканты, и неплохие, — медленно проговорил отец. — Мартин Деверо, капрал, недурно стучал на барабанах. Стувенсон играл на корнете. Сноупс — на клавишах. Не Бог весть как, но зато с чувством. Еще один парень был у нас на кларнете, а Джордж Брэннок наяривал на саксофоне. Иногда подключались и другие: кто подыгрывал на гитаре, кто на гармонике, а кто и просто на расческе, обернув ее вощеной бумагой.