«Друг мой, враг мой…» - Эдвард Радзинский

Среди ночи зазвонил телефон. Несчастная жена Ц-е, плача, рассказала: вернувшись с Пленума, он, ничего не говоря ей, молча собрал какие-то бумаги, сложил их в стопку в углу комнаты и вышел на балкон «покурить». Раздался выстрел. И сразу вошли «товарищи» (видно, дожидались выстрела на лестнице). Унесли его, еще живого, истекавшего кровью, и забрали приготовленную им стопку. Утром её известили о смерти мужа. Она похоронила его…

Через день после похорон она опять позвонила. Рассказала, что пошла навестить его могилу, но та разрыта, гроб исчез.

Я позвонил Лаврентию.

– Писать «враг народа» на памятнике не принято, – сказал Берия. – Так что пусть отдыхает в безымянной могиле. Но не слишком ли ты о нем заботишься?

– Мы были с ним вместе в боевом отряде. Он был бесстрашный человек.

– А те… – Берия заботливо перечислил имена остальных обитателей дома, – разве они были трусами? Однако это не помешало им переродиться в троцкистских выкормышей…

Вернувшись из Тбилиси, я перестал писать свой список. В это время я окончательно понял: Орлов был не прав. И он, и я – мы недооценили Кобу.

Коба расстреливал не старую партию. Коба расстреливал всю старую жизнь.

И я вспомнил, как он цитировал Ткачева: «Сколько людей из старого общества придется уничтожить после Революции, чтобы создать счастливое будущее?» Ответ истинного революционера звучал так: «Нужно думать о том, сколько их можно будет оставить».

Теперь я знал точно: мне не избежать своей участи.

Для истории: ГУЛАГ

Уничтожая старую жизнь, мой друг Коба родил невиданное дитя по имени ГУЛАГ. Об этой системе лагерей я (как и многие работавшие в разведке) знал тогда понаслышке. Но знал!

Уже в восемнадцатом году Ильич создал два вида лагерей: концентрационные – для врагов нашей власти и лагеря принудительных работ – для уголовных. Общее количество заключенных тогда не превышало, наверное, полсотни тысяч, из них приблизительно восемьдесят процентов являлись нашими врагами. Это были участники Гражданской войны и крестьянских восстаний, чудом избежавшие расстрела, и активные деятели контрреволюции… Они выполняли какой-то труд, работали, естественно, плохо, но результатами их труда никто не интересовался.

А в конце двадцать девятого года (или в самом начале тридцатого) – случилось!

Коба проводил коллективизацию, наступил жесточайший голод. Именно тогда, в разгар всех ужасов, Коба придумал пятилетние планы…

Я ненадолго вернулся в страну из Берлина и был вызван к нему. В кабинете находился Ягода… Помню, он сказал:

– Кормить в лагерях нечем. Может быть, выпустим часть заключенных из тюрем, а самых вредных расстреляем?

– Ты кормишь мерзавцев-преступников? – усмехнулся Коба. – Что ж, товарищ царь нас тоже кормил – и в тюрьме, и в ссылке. И получил Революцию. Нет, товарищ Ягода, мы их кормить не станем. Они сами нас будут кормить. Утверждают, что подневольный труд не прибылен. Думаю, чекисты под руководством товарища Ягоды постараются опровергнуть эту истину. Так, Ягодка?

– Точно так, товарищ Сталин.

– Заставьте наших врагов и преступников хорошо трудиться. И если, работая, они будут умирать, это куда лучше, чем тратить на них созданную трудом пролетариев пулю… Они будут помогать нашему государству осуществлять… – он задумался и закончил: – …самые дерзновенные планы!

Ягодка тотчас предложил:

– Можно уже сейчас организавать несколько исправительно-трудовых лагерей емкостью… – (он так и сказал – «емкостью»), – по пятьдесят тысяч для работ по освоению Севера.

То есть для нечеловеческих работ в нечеловеческих условиях…

– Несколько лагерей? – Коба снова усмехнулся: – Товарищ Ягода, вы считаете, что у нас так мало врагов и так мало дерзновенных планов?

Ягода понял и заторопился:

– Для начала… только для начала, товарищ Сталин. Дальше – все больше и больше. Я предлагаю для руководства этой будущей большой трудовой армией создать специальное Главное управление лагерей, – и тотчас добавил на модном тогда птичьем языке сокращений: – ГУЛАГ.

Коба с улыбкой повторил:

– ГУЛАГ.

И предложил Ягоде вместе с Менжинским, тогдашним наркомом внутренних дел, написать предложение в Политбюро. Коба не любил сам писать подобные бумаги. Он всегда помнил об Истории… Так появилось это невиданное министерство рабского труда. И оно тотчас начало доказывать правоту моего друга. С первых дней ГУЛАГ трудом заключенных стал осуществлять невиданные проекты, придуманные Кобой. Он назовет их «Великие стройки Коммунизма».

В Заполярье, где когда-то мы в царской ссылке сходили с ума от ужасного климата, холода и безделья, теперь работали заключенные – мужчины и женщины. Без теплой одежды, в сорокаградусные морозы, от которых лопались трубы и ломалось железо, они строили заводы и железные дороги. В раскаленной Средней Азии заключенные прокладывали каналы в пустыне, без воды, погибая от жажды под палящим солнцем…

А Коба задавал все новые невыполнимые фантастические задания, и они выполняли их, умирая. Если глупый Гитлер убивал своих заключенных в душегубках, то заключенные умного Кобы встречали смерть с киркой или лопатой в руках. Исправительно-трудовыми лагерями назвал их Коба. В «истребительно-трудовые» тотчас перекрестил их наш сметливый народ.

Так Террор начал выполнять еще одну важнейшую, секретную задачу – формировать невиданную со времен античного рабства даровую армию рабов-тружеников. Население «страны ГУЛАГ» оказалось больше населения нескольких европейских стран вместе взятых. Но парадокс состоял в том, что с развитием Террора в ряды этой армии рабов постоянно вливались вчерашние сотрудники самого ГУЛАГа. И арестованным работникам ГУЛАГа предстояло понять в «истребительных» лагерях Кобы все то же: Бог есть!

Эта многомиллионная армия даровых рабочих рук, добавленная к практически даровому крестьянскому труду, соединенная с купленными новыми технологиями, должна была создать в течение двух-трех пятилеток самую мощную державу мира.

Конец парижских генералов

Тогда, вскоре после маскарада в ЦПКиО, Коба позвал меня в Кремль. Встретил в кабинете, веселый.

– Ай-ай, а еще называешься «интеллигентный человек»! С проститутками спишь и денег им не платишь, – прыскал он в усы. – Что товарищу Ежову с тобой делать?

– Завидовать, как учит нас товарищ Коба.

Он нахмурился – не любил, когда шутили другие. Шутить мог только он. Помолчав, сказал: