Политическая биография Сталина - Николай Капченко

Октябрьская революция, приход большевиков к власти, первоначальный этап фактического паралича системы политического, хозяйственного и иного управления — все это вдохнуло новые надежды в умы и сердца германских неоколонизаторов. Им казалось, что создались наиболее благоприятные, прямо-таки уникальные условия для претворения в жизнь своих замыслов.

Для уяснения положения вещей необходимо иметь в виду, что к тому времени Россия не была побежденной страной. Она располагала определенными силами для войны с Германией, опираясь при этом еще и на помощь союзников. Однако и сама ситуация в армии и стране коренным образом изменились, так что о продолжении войны до победного конца не могло быть и речи. Нужно было идти на заключение мира, ибо только такой путь открывал перед страной возможность хоть как-то стабилизировать положение, укрепить основы государственности и сохранить суверенитет и независимость страны.

В самом большевистском руководстве по данному вопросу не просто не было единства мнений, а фактически произошел полный раскол. Не случайно западные исследователи расценивают глубокое расхождение в позициях руководящей верхушки партии как самый глубокий кризис всей политики большевиков. Р. Пайпс пишет, например: «Данное расхождение во взглядах привело в начале 1918 года к самому серьезному кризису, какой когда-либо переживала партия большевиков»[694].

Период борьбы за заключение Брестского мирного договора стал чрезвычайно ответственной и знаковой вехой в политической биографии Сталина. Если говорить обобщенно, то именно в этот период он впервые на практике соприкоснулся с глобальными вопросами войны и мира, приобрел первоначальный опыт анализа сложной международной ситуации, в которой оказалась Советская Россия, и поиска наиболее эффективных путей и методов выхода из сложившегося положения. Конечно, эпоха Бреста стала для него бесценной школой искусства политического маневрирования, искусства правильного выбора цели и средств ее достижения. В смысле внешнеполитического опыта, как и вообще опыта ведения международных дел, Сталин в период Бреста получил настоящее крещение, оставившее, вне всякого сомнения, неизгладимый след в его сознании, оказавшее огромное воздействие на его политическую философию, на его понимание глобальных вопросов геополитики.

Конечно, сразу нужно подчеркнуть, что в брестской эпопее он играл подчиненную, но отнюдь не второстепенную роль. В его биографии сохранилось не так уж много документов и материалов, достаточно объективно и широко раскрывающих его роль во всей истории борьбы за заключение Брестского мирного договора. Хотя к тому времени он занимал в партийном руководстве весьма прочные и видные позиции. Так, 29 ноября 1917 г. он стал членом Бюро ЦК в составе Сталина, Ленина, Троцкого и Свердлова (в протоколах перечисление идет в таком порядке — Н.К.). В довольно хаотической записи принятого решения говорилось: «Постановляется, что ввиду трудности собирать заседание ЦК этой четверке предоставляется право решать все экстренные дела, но с обязательным привлечением к решению всех членов ЦК, находящихся в тот момент в Смольном.

Четверо решают экстренные дела. Сталин, Свердлов, Ленин, Троцкий. С обязательным привлечением всех членов ЦК»[695].

Как явствует из протоколов, в состав Бюро не вошли ни Зиновьев, ни Каменев, ни некоторые другие деятели большевиков, имена которых тогда были на устах у всех. Это обстоятельство высвечивает четкую грань между реальной ролью того или иного деятеля в партийном руководстве и той ролью, которую он обретал, так сказать, при свете юпитеров, на публике. Входить в четверку высших руководителей партии значило бесспорное признание не только чисто организаторских способностей Сталина, но и его политического веса в тот период. Об этом весьма красноречиво говорит тот факт, что 23 декабря 1917 г. он назначается исполняющим обязанности председателя Совнаркома на время отпуска Ленина[696].

Несколько отвлекаясь, следует заметить, что количественный состав Бюро ЦК в протоколах определяется по-разному. Так, через два месяца, а именно на заседании 22 января 1918 г., о составе Бюро ЦК говорится:

«Бюро ЦК.

1) ЦК в Москву.

2) Бюро в Москве, как было в апрельские дни. Ленин, Сталин, Свердлов, Сокольников, Троцкий»[697].

Итак, до переезда в Москву Бюро ЦК действовало в составе четырех человек. Как свидетельствует Троцкий (а в данном случае его свидетельство представляется вполне достоверным, поскольку он сам входил в состав Бюро), «Свердлов был, однако, поглощен секретариатом партии, выступал на собраниях, улаживал конфликты и редко бывал в Смольном. Четверка практически свелась к тройке. Естественно, если каждый из членов тройки ограничивал при каждом своем шаге мнение двух других членов… Тройка существовала по крайней мере номинально, до переезда правительства в Москву»[698].

Троцкий в своих многочисленных публикациях (а главным действующим лицом, своего рода героем со злодейским клеймом на лбу, в его писаниях всегда выступает Сталин), вынужден был с оттенком высокомерия и наигранной иронии, признать, что во время брестских переговоров, когда он возглавлял советскую делегацию, на его конкретные запросы и предложения Ленин часто телеграфировал ему — «посоветуюсь со Сталиным и дам ответ»[699]. Факт получения таких телеграмм он не отрицает, его приводило в негодование лишь обильное цитирование в советских органах печати данного ответа. Он даже развенчивает домыслы о существовании в этот период некоего триумвирата в составе Ленина, Сталина и Троцкого. С его опровержением слухов о наличии подобного рода «союза трех», конечно, нельзя не согласиться. Даже в самые первые месяцы советской власти трудно, если вообще возможно, представить себе существование столь противоестественного триумвирата. Слишком уж разными по всем своим политическим и личностным качествам были эти ведущие фигуры новой власти, чтобы можно было даже представить себе их согласованные действия, а тем более единство политических и стратегических установок, не говоря уж о коренных различиях в подходе ко многим практическим вопросам. Да и в чисто психологическом плане они были мало совместимы. По крайней мере, Сталин и Троцкий.

В марте 1918 г. правительство переехало в Москву. Мотивировалось это тем, что возможно наступление немцев на Петроград, и в такой обстановке оставаться в столице было рискованно. Сообщалось, что этот перенос столицы якобы носит временный характер. Но, как и часто случается, не бывает ничего более постоянного, чем то, что объявляют временным. То же самое произошло и с переносом столицы в Москву. Отвлекаясь от тогдашних чрезвычайных обстоятельств, диктовавших необходимость переезда властей в Москву, в этом акте можно усмотреть и нечто гораздо более символичное. Возвращая Москве исторически обоснованный статус столицы, правительство большевиков, желая того или нет, как бы подчеркивало возвращение к историческим русским традициям и ценностям. В некотором смысле этот шаг символизировал отказ от установившейся во времена Петра I ориентации на Запад как образец, которому должна следовать Россия, если она стремится преодолеть свою отсталость. Словом, это был акт восстановления исторической справедливости и вольного или невольного подчеркивания исторической связи времен в новых российских условиях.

Здесь я позволю себе уместным высказать одно замечание, внешне будто бы и не имеющее непосредственного отношения к предмету нашего изложения, но тем не менее внутренне с ним связанное и имеющее принципиальное значение. Как ни подчеркивали большевики свой полный и окончательный разрыв с прошлым, как ни старались они убедить всех, и прежде всего самих себя, в том, что история России отныне, с их приходом к власти, вступает в совершенно новую, не имеющую связи с прошлым фазу, реальное положение дел, да и сами законы исторического развития, не позволяли им произвольно следовать этой линии. На самом деле любая революция не может во всем раз и навсегда разорвать веками сложившиеся исторические связи, то, что Шекспир называл «связью времен». Прошлое не только довлело над ними, но и во многом предопределяло направление и характер их практических действий. Так что говорить о полном разрыве с прошлым можно лишь условно, подразумевая под этим прежде всего и главным образом разрыв с негативным историческим наследием — остатками крепостничества, отсталостью, системой эксплуатации и другими социальными недугами старой России. Словом, исконная история России вошла в историю новой, революционной России как ее неотъемлемая составная часть, как органический элемент, без учета которого нельзя было идти вперед. Больше того, историческое наследие прошлого стало тем фундаментом, на котором строилось здание новой России.