Вокруг «Серебряного века» - Николай Богомолов

…………………………………………………………

— Напишете?

Духи отвечают уже определенно:

— Да. Через 16 минут.

Вдруг ужас. — Огонь! Огонь!

На мне блещет синеватое пламя.

Я в ужасе, в смущении.

— Зажгите свечку… (это я), — Нет… Что вы!

— Зажгите! Зажгите… — И я сам зажигаю. Светло. Меня успокаивают. Приносят воды. Зовут Андр. Андр. Все поражены, даже Е. А.

Опять сели. Стуки.

— Написано!

Засветили. Пошли смотреть. Печати целы — пусто. А в другой, не запечатанной, но завязанной — веревки целы, а внутри написано. Третья пуста.

Еще более поражены.

Веч<ером> за мной все ухаживают <…> Наброса<л> стих<отворение> декадентское „Издалека ревнив<ый> взгляд…“»

208

В архиве Брюсова сохранилась тетрадь «Спиритические сеансы 1893 года» (РГБ. Ф. 386. Карт. 2. Ед. хр. 6).

209

Имя духа Елены встречается во многих записях Брюсова, так же зовут героиню записи А. А. Ланга «Мой первый транс» (Оккультизм. С. 284–285).

210

Цитата из стихотворения М. Ю. Лермонтова «Опять, народные витии…».

211

Сам Брюсов получил наследство не после отца, скончавшегося в 1908 г., а после деда. Сообщение о его смерти см. в дневнике 26 июля 1893. Однако в права наследства он вступил лишь в конце 1895-го или начале 1896 года.

212

Дача Красковых (мы не знаем, собственная или съемная) была в Голицыне.

213

Трагедию «Помпей Великий» Брюсов писал в 1892 году.

214

Поскольку Е. А. Маслова умерла от оспы, приехавших молодых людей к ее телу не подпустили. О дальнейших обстоятельствах этих дней см. в дневниковых записях, опубликованных выше.

215

Это стихотворение под заглавием «Умерла» и с датой: «20 <мая 1893>. Экз. Лат.» — РГБ. Ф. 386. Карт. 2. Ед. хр. 7. Л. 18. Черновой автограф под заглавием «Панихида» — Там же. Л. 21.

216

Семейство Брюсовых жило на даче в Ховрине.

217

Брюсов долго работал над поэмой на смерть Е. Масловой, но так и не закончил. Первоначальные наброски — РГБ. Ф. 386. Карт. 2. Ед. хр. 7–9. Один из вариантов под заглавием «Утро», законченный 29 марта 1894, — Там же. Ед. хр. 11.

218

История, рассказанная здесь, находит аналогии в отношениях Брюсова с Н. А. Дарузес (сценический псевдоним — Раевская). Впервые ее имя встречается в дневнике 13 сентября 1892 г., потом следует долгий перерыв. 24 июня 1893 там записано: «Вчера в озлоблении я отправился к театралам. Мы были в Перове, в Кускове, в Сокольниках, сняли театр и глупили. Это был первый день, когда я на минуту забывал Лелю». Поскольку театральная среда и Сокольники тесно были связаны с жизнью Дарузес, видимо, тогда и произошла новая встреча. Во всяком случае, 29 июня появляется ее имя, а 2 июля следует довольно подробная запись: «Что сказать о маленькой Нате (Тале) Дарузес? Девочка пустая и не особенно хорошенькая. Спрашивается, потому ли она мне нравится, что сейчас нет никого под рукой, а я уж с месяц ни в кого не был влюблен? Нет, не потому, ибо она (т. е. Таля (Ната) Дарузес) нравилась мне и осенью; к тому ж я мог бы теперь ухаживать и за Mlle Воейковой, что отнеслась ко мне хорошо». Записи июля — октября достаточно подробно повествуют о течении романа, и в хронологии событий под 31 октября — 1 ноября читаем: «Встретил Талю на углу Протопоп<овского> пер<еулка>. С нею в Музее. Пот<ом> в №. Ночь не спим. Утро. Везу ее в Сокольники». Попытка описания этих отношений в художественной форме была предпринята Брюсовым в прозаическом отрывке без названия, где герои обладают теми же именами, что и в «Декаденте», что может свидетельствовать о первоначальном предназначении фрагмента:

Свечи удвоены в зеркале, исчерченном вензелями, но блеск их еле проникает за драпри. Только над перегородкою полоса белого света.

Подушки на кровати давно сбились — одеяло сползло к стене — было душно.

— Альвиан, вернемся на диван.

— Что за пустяки! ты боишься меня? здесь так хорошо — полутьма. С нами вино, давай чокнемся.

— Ты хочешь меня напоить?

— Глупая! — милая! — птичка!

Она смеется. Смех полувоздушный, ласковый.

— Как я тебя понимаю, Альвиан. Только это тебе не удастся.

— О, по <1 слово нрзб> не кажется, что с <милым другом?>. Но ты ошибаешься — чего я хочу? — Ты с тобой рядом, это — ты. Я целую тебя — разве я не счастлив без конца, как море — так, так, минуту — ляжем — слышишь, как плещут…

И она отдается тревожной игре — дыхание замирает на миг.

Молчанье. Тьма. Они лежат рядом, овеянные каким-то ароматом. Точно гигантское, гигантское тело раскинулось по морскому берегу. Ноги омывает океан, волоса опутали прибрежные пальмы, а руки далеко раскинуты по дюнам. О, как подымаются круглые груди под магической луной!

— Лидочка, ты любишь меня?

— Тебе не смешно так спра<ши>вать? — Тише, оставь меня.

— Зачем на тебе корсет? броня? щит?

— Оставь, что ты делаешь!

Альвиан расстегивает грудь; она смеется, ее тешит опасная игра — Альвиан приникает жадными устами к шее — она смеется.

— Оставь меня, пусти.

— Это ничего… я люблю… не люблю —

Бессвязн<ые> слова. Она сопротивляется. Они молчат и борются. Молчанье. Тьма. Во мраке кровать, как целый мир. Каждое место на ней ожило, каждый угол получил значение. Тяжело дыша, Лидия от<ходит?> вглубь — Подуш<ки> <1 слово нрзб> — <3 слова нрзб> — <1 слово нрзб> Хриплые звуки — Тьма — Какие-то сети <2 слова нрзб>, над кроватью — больше, больше.

— Не надо, ми<лый>, Альвиан — я буду кричать.

— Я тебя люблю.

Послед<ним> усилием она вырывается — он хватает ее за плечи и валит — она не чувствует боли, а он не сознает своей грубости —

— Пусти…

Они сплетены — и она неподвижно откинулась навзничь — они не хотят разорвать объятий и судорожно держат друг друга.

— Альвиан…

У него нет слов.

Он рыдает — она плачет. Где ж дерзость —

— Что ты со мной сделал.

— Милая — птичка! —…

(РГБ. Ф. 386. Карт. 3. Ед. хр. 16. Л. 38–39. Текст написан весьма неразборчиво, со множеством сокращений, которые часто малопонятны).

219

Ее прототипом явно послужила Мария Павловна Ширяева, сестра будущей жены А. А. Ланга, роман Брюсова с которой начался в 1894 г. и тянулся довольно долго. Несколько стилизуя (поскольку писал девушке, к которой был неравнодушен), Брюсов описывал свои романы 1893–1894 гг. так: «…я оказался одиноким не только сейчас, но и вообще. С Талей Раевской <…> я совсем разошелся, мы поссорились окончательно. <…> Затем был я еще месяца 1 ½ после Тали Раевской влюблен в некую Маню, девицу ужасно набожную, и с ней простаивал целые ночи на коленях в церкв<а>х и монастырях. С ней же встречал и Пасху, бывши и у зау<трень>, и у обеден…» (ЛН. Т. 98, кн. 1. С. 627 / Публ. С. И. Гиндина). См. также: Дронов В. Письма Валерия Брюсова к М. П. Ширяевой // Русская литература и Кавказ. Ставрополь, 1974. С. 88–110.

*

Впервые — отдельной брошюрой: М.: ВК, 2005. 84 с.

221

Как правило, в студенческом деле Московского университета конца XIX и начала XX века хранятся: копия метрического свидетельства, удостоверительные документы отца, аттестат зрелости (и/или его копия), различные бумаги, связанные с правом на проживание в Москве и с воинским учетом, удостоверение о зачете всех положенных семестров (с перечислением прослушанных курсов), удостоверение Испытательной комиссии (ГАК, по нынешней терминологии) и копия диплома. К этому могут добавляться разного рода заявления студента или абитуриента, выписки из приказов об отчислении и восстановлении, разрешение на женитьбу, свидетельства о благонадежности, иногда — почему-либо оставшийся в деле студенческий билет (тогда он назывался «билет на право посещения Московского университета», выдавался на семестр и в него вносились названия курсов, на которые студент записался), иногда — некие аналоги современной зачетной ведомости.

222

От них очевидно протягивается нить преемственности к систематически выходившим на протяжении пяти лет альманахам «Северные цветы», выпускавшимся издательством «Скорпион», а, в свою очередь, от «Северных цветов» — к журналу «Весы», ставшему наиболее цельным во всех отношениях журналом русского символизма.

223

Практически отрезанный от периодики, с 1898 года он начинает постоянно сотрудничать в почтеннейшем журнале П. А. Бартенева «Русский архив», а в начале 1899 г. печатается в газете «Южное обозрение». Изучение планов Брюсова на сотрудничество с газетами и журналами конца века должно, несомненно, стать особой задачей историков литературы и журналистики.