Великий Сталин - Сергей Кремлев

И при странном попустительстве «соратников» покойного действо состоялось: якобы под нажимом профессора Егорова профессор Фёдоров произвёл вскрытие в неприспособленном для этого помещении полутёмной ванной комнаты одной из санаторных дач. Егоров заставил, а Фёдоров почему-то согласился.

Фёдоров обнаружил на сердце Жданова свежие и застарелые (!) рубцы, доказывающие, что Жданов перенёс уже несколько инфарктов, благополучно «не обнаруженных» Карпай и прочими «диагностами». Однако Егоров потребовал, чтобы результаты вскрытия соответствовали ранее поставленному им лживому клиническому диагнозу. А Фёдоров почему-то и на это согласился, и в его описании инфаркты были заменены «некротическими очажками», «очагами миомаляции» и «фокусами некроза»… Причём эти «фокусы» продолжились и в Москве, где «консилиум» в составе профессоров В.Н. Виноградова, В.Ф. Зеленина, А.М. Маркова, В.Е. Незлина, Я.Г. Этингера, П.И. Егорова, ознакомившись с анатомическим препаратом сердца покойного, доставленным – вместо самого тела покойного – с Валдая на самолёте, тоже ничего «не заметили».

Когда Жданов умер, Тимашук написала письмо начальнику Главного управления охраны МГБ Власику. Началось расследование, и 6 сентября 1948 года профессор Егоров собрал в своём кабинете совещание, где заклеймил Лидию Федосеевну как невежественного врача и «чуждого, опасного» человека.

Тимашук действительно была опасна своим профессионализмом и честностью. Поэтому Егорова поддержали Виноградов, Майоров, патологоанатом Кремлёвской больницы Федоров и профессор Василенко.

Виноградов тогда ещё пользовался полным доверием Сталина (он «лечил» и его, и других членов Политбюро, сопровождал Сталина в 1943 году в Тегеран), и письмо Тимашук тогда удалось замять. Виноградов заявил министру здравоохранения СССР Е.И. Смирнову: «Или я буду работать в Кремлёвской больнице, или она». Оставили профессора Виноградова, а врача Тимашук перевели в один из филиалов «кремлёвки».

Что же до Виноградова, то мог ли этот главный терапевт Лечебно-санитарного управления Кремля качественно заботиться о здоровье руководства страны, если он параллельно заведовал кафедрой в 1-м Московском медицинском институте, был главным редактором журнала «Терапевтический архив», заведующим электрографическим отделением Института терапии АМН СССР и занимал ряд других должностей, не связанных с практической медициной? При этом даже автор монографии «Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм» Г. Костырченко признает: «В знаменитой «кремлёвке» … витал мёртвый дух чиновной иерархичности, корпоративности, круговой поруки».

С чьей же, спрашивается, «подачи»? И только ли в корпоративности было дело?

Наконец, последнее, что я должен сказать здесь о Жданове… После ареста профессор Василенко 15 ноября 1952 года показал:

«Судебный процесс по делу Плетнёва (профессор, обвинённый в умерщвлении Куйбышева и Горького, получивший 25 лет тюрьмы и расстрелянный 11.09.41 года в Орловской тюрьме перед вступлением в город немцев. – С.К.) открыл передо мной технику умерщвления путём заведомо неправильного лечения больного. Из материалов дела я понял, что врач может не только навредить больному, но и коварным способом довести его до смерти. К этой мысли я в последующие годы возвращался не раз, вспоминая Плетнёва, которого я знал лично. Когда в июле 1948 года я оказался у кровати больного Жданова, я невольно опять вспомнил о Плетнёве… И я решился пойти на умерщвление Жданова…»

Эти показания сегодня считают «выбитыми» из Василенко, но они намного более походят на искреннее признание – в пользу последнего варианта говорит весь психологический строй вышеприведённого отрывка.

Василенко, Егоров, Виноградов, Вовси и многие другие крупные медики, имевшие отношение к обеспечению здоровья лидеров СССР, были людьми вполне определённых взглядов на жизнь. Когда 4 ноября 1952 года оперативники МГБ пришли за Виноградовым, их поразило богатое убранство его квартиры, которую можно было спутать со средней руки музеем. Виноградов происходил из семьи мелкого харьковского служащего, но ещё до революции успел стать состоятельным человеком, держал собственных призовых лошадей на ипподроме, коллекционировал живопись, антиквариат.

Чекисты описывали картины Репина, Шишкина, Брюллова и других первоклассных русских мастеров. При обыске были обнаружены золотые монеты, бриллианты, другие драгоценности и солидная сумма в американской валюте.

Забегая вперёд, сообщу, что когда «врачей» после смерти Сталина «реабилитировали», то никто почему-то не вспомнил, что Виноградов-то был однозначно виновен в ряде вульгарных уголовно наказуемых деяний, тайно храня золото, драгоценности, валюту. Никто не задался и другим резонным вопросом: зачем профессор Виноградов тайно хранил «камешки» и доллары? Не прятал ли он их до лучших времён, надеясь на такие перемены в СССР, которые стали возможными лишь после 1991 года?

На последний вопрос можно, пожалуй, дать вполне утвердительный ответ. Но коль так, то не пытались ли Виноградов и его коллеги сделать такие перемены реальными намного раньше?

Как «лечили» Жданова, читатель знает.

А вот как «лечили» Калинина… О его «лечении» рассказала на следствии по «делу врачей» лечащий врач Калинина с января 1940 года по июнь 1942 года… С.Е. Карпай. Рассказала Карпай о пикантных деталях «лечения» с перепугу, но испугалась она и развязала язык не потому, что ей в МГБ выбивали зубы (хотя «россиянские» «историки» утверждают обратное), а потому, что обвинение в умерщвлении Калинина предъявили вначале ей.

И тогда Карпай, «отмываясь», сообщила занятные факты.

В июне 1942 года она предложила провести тщательное обследование Калинина, жаловавшегося на боли в кишечнике. А главный терапевт Лечсанупра профессор Виноградов ограничился назначением клизмы, диеты в сочетании с медикаментозным лечением и заменил Калинину лечащего врача.

Лишь 10 июня 1944 года профессор А.Д. Очкин сделал Калинину операцию, выявившую рак желудка в очень запущенном состоянии. Очкин старался как мог, но лишь отсрочил неизбежное – в июне 1946 года Калинин умер.

Можно вспомнить и то, что залечивший Щербакова доктор Рыжиков, признавшись в этом после ареста, заодно покаялся и в намеренно запоздалом диагностировании рака желудка у старого большевика Емельяна Ярославского (Губельмана), умершего в декабре 1943 года. Почерк, как видим, и тут был схож.

Что же до достоверности признания Рыжикова относительно Ярославского, то с чего бы нам брать эту достоверность под сомнение, если Рыжиков, явно так же с перепугу, как и Карпай, признавался в давнем и не расследовавшемся случае. И признавался по своей инициативе – расспрашивали-то его о Щербакове.