Белые искры снега - Анна Джейн

Дописав весь этот бред, и даже почти не глядя, чем занимаются детишки в классе, я откинулась на спинку стула и позволила себе довольно улыбнуться. Степан подумал, что я улыбаюсь ему, и исхитрился послать воздушный поцелуйчик. Зарецкий, в это время поднявший голову и о чем-то размышлявший, заметил это и неодобрительно покачал ею. В его глазах прямо-таки было написано глубокое, искреннее отвращение.

До конца второго урока мы досидели без особых происшествий. Детишки корпели над сочинениями, время от времени пытаясь списать откуда-нибудь, а я лениво следила за ними и пыталась распланировать свой день. Интересно, во сколько часов мы вернемся с мероприятия, на которое мне нужно будет сопроводить трех человек с класса? И вообще, кто это? Если среди них окажется Зарецкий, будет не смешно. Он достал меня так, что я не видеть, не слышать его больше не желаю. Завтра проведу последний урок – открытый – в этом милом кабинете, получу от Светланы Викторовны все, что нужно для подтверждения прохождения практики, и больше не вспомню школу № 8, как страшный сон.

Под конец урока от скуки я стала делать ставки сама с собой, какую из тем выберет осточертевший мне Енот Адольфыч. Тем для сочинения было несколько, и каждая из них была связана с тем или иным направлением в поэзии Серебряного века.

Зарецкий сдал свою работу, когда стопочка тетрадей на краю учительского стола была совсем еще тонкой – сочинения были готовы у тех, кто либо не знал, что писать, либо у тех, кто был настолько умен, что все уже написал. Ярослав небрежно положил тетрадь, даже не взглянув на меня. А я ждала, что он хоть как-то сможет скрасить мне минуты ожидания, скажет что-нибудь веселое или, по обыкновению, глупое. Однако Принц был насуплен и чем-то недоволен. Почти сразу после него свою работу сдал и Степан Вшивков.

– Спасибо, милая, – развязно шепнул он мне. Зарецкий, который еще и пары шагов не сделал, услышал и обернулся. В его глазах читался немой укор.

– Анастасия Владимировна, – тут же добавил Степан. Я по-злодейски ухмыльнулась. Не за что, милый Вшивков.

– Все написал, Ярыч? – весело спросил Зарецкого Степа и похлопал по спине.

– Ну не три четверти. Естественно, все.

– И я почти все!

– Ребята, тихо! – повысила я голос. – Написали и выходите. Не мешайте остальным. Осталось десять минут, – известила я спешно пишущих школьников. Мое известие их не обрадовало.

Как и в случае с предыдущим одиннадцатым классом, сочинение дописывали на перемене, и последние ученики – стайка прилежных девочек – упорхнули, только лишь заслышав звонок, возвещающий о новом уроке.

– До свидания! – хором сказали девчонки, убегая из класса.

– До свидания, – ответила я и потерла лоб. Первую половину порученного я сделала – провела два сочинения, отсидев четыре урока. Осталось съездить на мероприятие, и я буду свободна как ветер. Светлана Викторовна обещала, что ко мне придет одна из завучей и все объяснит, и в ожидании этого, я стала листать работы, написанные не в толстых тетрадях по литературе с классной работой, а тоненькие, восемнадцатилистовые, в линеечку, предназначенные только для сочинений. Те, кто забыл принести такую тетрадь из дома, писали свои работы на двойных листочках.

Первой, конечно же, я вытащила тетрадку Зарецкого. Сочинений с начала учебного года они написали порядочно – писали после каждого изученного произведения. Я почему-то думала, что Ярочка выберет футуризм – Маяковского, Хлебникова, Северянина. Мне казалось, что если бы Зарецкий был поэтом, он был бы таким, как автор «Облака в штанах». Ярким, громким, необычным. Однако я ошиблась. Сочинение он стал писать об акмеизме, и особенно много внимания уделил Анне Ахматовой.

К моему удивлению, у Ярослава был довольно-таки неплохой язык, да и размышлять и анализировать он, видимо, все же умел, хотя изредка делался жутким дураком. С грамматикой у него тоже все было очень хорошо, единственное, что ему не давалось в совершенстве – так это пунктуация.

Я читала его сочинения, написанные мелким убористым почерком, и мне как будто бы открывался новый Ярослав Зарецкий – вдумчивый, рассудительный, тонко чувствующий для своего возраста молодой человек, умеющий отлично излагать свои мысли. Нет, его сочинения не были идеальными – как и любой другой, пусть даже умный ученик, он мог ошибаться, в чем-то путаться, допускать логические ошибки или перескакивать с одного на другое, но каким-то образом он всегда выхватывал главное, приходил к нужной мысли, зрил в самый корень проблемы. Он, на первый взгляд высокомерный и нервный, умел рассуждать и, кажется, любил это делать. То ли у него была отличная интуиция, то ли он прекрасно разбирался в литературе, несмотря на возраст, но он точно не списывал и не повторял вслед за кем-то – Зарецкий думал.

Увы, дочитать сочинение Ярослава до конца я не успела – в класс, хиленько, для проформы, постучавшись, вошла завуч, очень представительная высокая женщина в модном костюмчике и с высокой прической. Просто не учитель, а какой-нибудь финансовый директор в фирме.

– Здравствуйте! Анастасия Владимировна? – уточнила она у меня.

– Да-да, здравствуйте, – запоздало поздоровалась и я, вставая и поспешно откладывая раскрытую тетрадку Зарецкого на стол.

– Спасибо, что согласились заменить Светлану Викторовну, – тут же поблагодарила меня женщина. – Отправлять ребят без сопровождения взрослых на такое важное мероприятие мы не имеем права, а все учителя как назло заняты – как говорят у вас в литературе, к нам едет ревизор. Проверка у нас, – пояснила женщина. – Все ужасно заняты: нужно привести в порядок все документы. У учителей так много бумажной работы, вы просто не представляете, дорогая Анастасия Владимировна. Может быть, пройдем в учительскую, выпьем чаю, и я вам все объясню? – предложила она.

– Да, давайте, – согласилась я. – Только окна приоткрою, чтобы проветрить класс. Душно.

Настя ушла, приоткрыв пару окон и совсем забыв о том, что на учительском столе осталась лежать раскрытая тетрадь Ярослава Зарецкого. На улице, заснеженной и сонной, подул ветер – северный, сильный, игривый. Баловства ради он проник и в класс, промчался между рядами опустевших парт, сделал круг вокруг стола преподавателя и разметал несколько бумажек по полу. Он же лихо перевернул страницы тетради Ярослава на самую последнюю, напоследок потрепал листья растений у стены, и вновь вырвался на улицу, время от времени заглядывая в кабинет.

Если бы в этот момент Настя вернулась в класс, она бы с удивлением обнаружила, что самая последняя страничка тетради Яра изрисована синей обыкновенной ручкой. Конечно, многие ученики рисуют на последних страницах своих тетрадей. Часто от скуки на уроках они выводят непонятные узоры, линии, абстрактные фигуры, малюют карикатуры или просто старательно переносят на бумагу образы любимых героев, которые получаются весьма и весьма коряво. Однако на последней странице тетрадки Ярослава были изображены девушки, и изображены умело, в движении. Первую он нарисовал во весь рост, идущую вперед, с развевающимися на ветру длинными волосами, облаченную в старинный наряд, и лица ее не было видно – сияние обруча на лбу не давало разглядеть его. Вторая была изображена по плечи, и приятно удивляла портретным сходством с оригиналом. Третья девушка – в самом низу страницы – походила на героиню карикатурного схематичного комикса. С торчащими волосами, злобными глазками и оскаленной улыбкой она орала: «Я – учитель года!» и хлестала плетью сгорбленных за партами учеников с огромными от страха глазами.