Я был адъютантом Гитлера - Николаус Белов

Свою речь Гитлер опять начал с воспоминаний о веймарских временах, о первых годах после прихода к власти и только потом перешел к тому, чего ждали от него присутствующие, – к современному положению. Он говорил о решающем часе войны. В этом, 1945 году уже решается судьба будущего века. Его слова о новом оружии для кригсма-рине и люфтваффе в данном кругу не произвели никакого впечатления.

На последовавшем обеде Гитлер, загнанный в Имперскую канцелярию и уже с печатью смерти на лице, пытался убедить гауляйтеров в том, что способен правильно оценить дальнейший ход развития. Но прежней силы внушения, которая вновь смогла захватить и увлечь за ним людей этого круга, теперь у фюрера не было. Прозвучали и примечательные слова Гитлера: «Мы ликвидировали нашего классового противника слева, но притом забыли нанести удар и по противнику справа. Это – наше огромное упущение и прегрешение».

Надежды на «Ме-262»

В феврале Гитлер беседовал с летчиком-истребителем Хайо Германом. Тот считал, что теперь самое время перейти в воздушных боях к тарану вражеских самолетов, и обрисовал фюреру возможности его применения. Но фюрер вновь не проявил к этой самоубийственной тактике никакого интереса, указав на новые истребители, которые позволят применить новые методы боевых действий. Он упомянул также о плане Геринга производить теперь в Южной Германии реактивные самолеты, от которых он, фюрер, ожидает больших успехов. Однако формирование их эскадрилий в условиях немалых трудностей дало незначительный результат из-за тех разногласий внутри люфтваффе, которые достигли своей наивысшей точки на упоминавшемся «ареопаге». Под командованием смещенного командира летчиков-истребителей генерал-лейтенанта Галланда в этих эскадрильях летали самые известные тогда пилоты. Но ход войны позволил применить реактивные самолеты лишь в ограниченном районе, от Рима до Мюнхена, так что о большом успехе, которого ожидал Гитлер, говорить не приходилось.

Кольцо замыкается

Ежедневные обсуждения обстановки (теперь они, как правило, проводились в 16.00) проходили с 16 января в большом кабинете Гитлера в Новой Имперской канцелярии, так как прежнее помещение в старом здании было сильно повреждено бомбами. Генеральный штаб сухопутных войск находился в Цоссене, южнее Берлина. Генерал-полковник Гудериан регулярно приезжал оттуда с докладом о положении на все приближавшемся к Берлину Восточном фронте. Круг присутствующих был расширен. В обсуждении постоянно участвовали Борман и Гиммлер, а также министр иностранных дел фон Риббентроп и шеф полиции Кальтенбруннер{291}. Эти расширенные обсуждения длились в большинстве случаев от двух до трех часов. Гитлер не жалел на обсуждение обстановки времени и каждый раз выискивал какой-либо путь выхода из сложного положения, предусматривавший переформирование воображаемых войск или едва боеспособных частей во все новые соединения. С реальностью представления фюрера никак уже связаны не были.

Болезненнее всего действовали ежедневные доклады о налетах вражеской авиации. Американцы и англичане летали над западными областями рейха почти беспрепятственно, как и прежде, выискивая в качестве целей жилые кварталы. При этом они осуществляли и точечные, весьма эффективные удары по определенным промышленным предприятиям военной промышленности и гидрогенизационным заводам. Противник, видимо, располагал точнейшей информацией об особенно важных и незаменимых предприятиях, тем самым все сильнее парализуя производство всяческих военных материалов. В течение марта превратились в горы щебня и развалин такие города, как Вюрцбург и Нордхаузен, а 8 апреля – Хальберштадт.

После ежедневного обсуждения обстановки Гитлер усаживался за небольшой письменный стол в старой Имперской канцелярии и в обществе своих секретарш выпивал чашку чая. Иногда и я тоже участвовал в их разговорах. Причем фюрер, чтобы отвлечься, выбирал темы, не связанные с нынешним общим положением. В одну из таких пауз он неожиданно продиктовал письмо к моей жене, вспоминая о наших частых встречах. Она даже успела еще это письмо получить.

В те последние месяцы имперский министр Шпеер уже шел своим собственным путем. Он знал: поражение – вопрос нескольких недель. Министр с полного согласия Гудериана ездил с его офицером связи от сухопутных войск подполковником фон Позером по всей территории рейха, чтобы повсюду, где только мог, вместе с гаулятерами и соответствующими командующими хоть как-то смягчить действие отданного Гитлером распоряжения о разрушении жизненно важных предприятий и сооружений. Ему удалось, в частности, с большими трудностями и опасностями, уберечь от такого разрушения транспорт и коммунальные предприятия. При осуществлении этих нацеленных на будущее мер ему приходилось постоянно считаться с тем, что он имеет дело с убежденными в конечной победе национал-социалистами.

15 марта Шпеер вручил мне для передачи Гитлеру свой доклад «Экономическое положение в марте – апреле 1945 г. и его последствия». На 10 страницах (без приложений) он открыто и четко давал свою оценку положения и делал, безусловно, необходимые, на его взгляд, выводы. Хотя доклады Шпеера содержали лишь дурные вести, Гитлер всегда захватывал их с собой в бункер и там, уединившись, читал. В этом докладе Шпеер откровенно писал о том, что именно нам всем надлежит делать, «чтобы – пусть и в примитивной форме – сохранить для народа жизненную базу». Далее в докладе говорилось: «Мы не имеем никакого права в этой стадии войны сами предпринимать такие разрушения, которые могли бы нарушить жизнь народа… Наш долг – дать народу все возможности, которые смогли бы обеспечить в отдаленном будущем новое строительство». Но Гитлер не желал слышать подобное ни от Шпеера, ни от других. И это – несмотря на то, что со Шпеером он был связан таким многолетним сотрудничеством в лучшие времена, что тот был, пожалуй, единственным человеком, который смел говорить с фюрером столь прямо и однозначно, не боясь при этом за свою жизнь.

15 февраля Гитлер последний раз побывал на фронте. Он посетил некоторые соединения сухопутных войск на Одере в районе Франкфурта, в частности штаб 9-й армии генерала Буссе. Выглядел фюрер довольно бодро, вполне владел собой, и даже не было заметно нервного дрожания рук{292}. Но разумные и рассудительные солдаты из тех, с кем он беседовал, уже не могли верить тому, что говорил им Гитлер. То, что они должны удерживать позиции на Одере, им было ясно и без того. Но они наверняка знали, что перед лицом несомненного превосходства сил противника это едва ли возможно, если русские снова начнут наступать. Гитлер же считал свой выезд на фронт особенно важным и полагал, что тем самым укрепил стойкость солдат.