Поэтика. История литературы. Кино. - Юрий Тынянов

е Как известно, книга Медведева отразила взгляды M. M. Бахтина.

В отличие от закрепившегося под влиянием определенных направлений биологии XIX в. представления об эволюции как области закономерностей, плавного и обусловленного перетекания из одного состояния в другое — в противовес резкой и радикальной смене качества, Тынянов вводил такое ее понимание, которое совмещало в себе оба признака (ср. в «Промежутке»: "взрыв, планомерно проведенный"). Двигателем эволюции оказывались смещение, сдвиг, мутация, скачок. Два звена эволюционной цепи могли не быть существенно, а тем более необходимо (ср. Медведев) связаны; новое качество могло являться сбоку. Интересная параллель тыняновскому пониманию — в работах Е. Д. Поливанова, где настойчиво обсуждался вопрос о постепенном (градуальном) и внезапном (мутационном, или революционном) характере изменений в языке (Е. Д. Поливанов. Статьи по общему языкознанию. М., 1968, стр. 90). Отметим характерную оговорку в одной из статей — именуя некие историко-фонетические процессы постепенными (немутационными), Поливанов делает к этим словам сноску: "или, как иногда говорят, эволюционными" (указ. соч., стр. 112). Следом того, что новое понимание эволюции еще не устоялось, явилось двоящееся употребление понятия в статье Тынянова — ср. на стр. 256: "не планомерная эволюция, а скачок".

Таким образом, источник представлений Тынянова об эволюции синкретичен, что будет видно и в дальнейшей его работе над проблемой, где, впрочем, получат преобладание источники лингвистические.

По Тынянову, новый литературный признак возникает "на основе «случайных» результатов и «случайных» выпадов, ошибок", т. е. нарушений художественной нормы. Напрашивается аналогия с методом "проб и ошибок" с последующим закреплением мутаций в биологической эволюции ж; возникший феномен есть, таким образом, своеобразный литературный мутант, который, конечно, не обязан отклоняться только в сторону, предначертанную теорией, а может явить собою любое новое неожиданное литературное качество (литературе "закажут Индию, а она откроет Америку", — "Литературное сегодня").

ж Некоторые рабочие записи Тынянова дают основания для подобных параллелей: "жанр как ген" (АК). Аналогия с актуальными понятиями биологической науки 20-х годов могли быть результатом общения с Л. А. Зильбером (1894–1966), которого связывала с Тыняновым многолетняя дружба (Зильберу посвящена статья "Архаисты и Пушкин"; см. также прим. 23 к ст. "О литературной эволюции"). Биологические аналогии в суждениях об эволюции литературы неоднократно встречаются у В. Шкловского. Ср. еще у Н. Бурлюка: "Словесная жизнь тождественна естественной, в ней также царят положения вроде дарвиновских и де-фризовских" ("Футуристы", 1914, № 1–2, стр. 84). Сообщение Якобсона в письме к Шкловскому от 26 февраля 1929 г.: "Прочел с увлечением книгу Берга о "Номогенезе"" — может служить указанием на одну из возможных тем его бесед с Тыняновым в Праге (см. прим. к "Проблемам изучения литературы и языка").

С точки зрения современного искусствоведения, ограничения, которые должны быть сделаны по отношению к построениям Тынянова, очевидны: его выводы, обобщающие эстетический опыт преимущественно двух последних столетий, неприложимы к более обширной области художественных явлений, в частности к фольклору и средневековому искусству. Ссылаясь на "Литературный факт", Д. С. Лихачев отмечает: "<…> Динамические элементы литературы, которые так подчеркивал Ю. Тынянов, играли в средневековой литературе заметно меньшую роль, чем в литературе новой" (Д. С. Лихачев. Поэтика древнерусской литературы. Л., 1971, стр. 111–113; ср. его же. Литературный этикет русского средневековья. — В кн.: Poetics. Poetyka. Поэтика. Warszawa. 1961). Бесспорным же для современной науки представляется сформулированное в статье условие корректного подхода к историко-литературному объекту: построение таких исторических проекций рассматриваемого текста, которые в максимально возможной степени компенсировали бы временную (и смысловую, культурную) его удаленность от наблюдателя. Кажущееся очень простым, это требование получило у Тынянова всю полноту методологической содержательности и сохраняет ее до сих пор, предупреждая против характерного для гуманитарного знания смешения оценки и описания, "апперцептивного багажа" исследователя и культурного языка минувшей эпохи. Ср.: Р. Якобсон. О художественном реализме (1921). — В кн.: Michigan Slavic Materials. Readings in Russian Poetics. № 2. Ann Arbor, 1962. Ср. также прим. 13. Многократно и многосторонне отражена была позднейшей научной мыслью (поэтикой, культурологией) идея текучести границ между литературой и не-литературой.

Темы, затронутые в статье, активно дискутируются в науке спустя пятьдесят лет после ее написания. Так, положения об автоматизации и деавтоматизации разработаны в настоящее время с точки зрения теории информации. Вопрос об определении литературы, остро сформулированный Тыняновым, несомненно, оказал влияние на позднейшие лингвистические и семиотические исследования. Ср., например, утверждение: "Для любого текста существует вероятность превращения в литературу" ("Некоторые общие замечания относительно рассмотрения текста как разновидности сигнала". — В сб.: Структурно-типологические исследования. М., 1962, стр. 154); ср. А. А. Хилл. Программа определения понятия «литература». — В сб.: Семиотика и искусствометрия. М., 1972. См. особенно J. Mukarovsky. Esteticka funkce, norma a hodnota jako socialni fakty (1936). — В его кн.: Studie z estetiky. [Praha], 1971 (перевод в кн.: Труды по знаковым системам, VII. Тарту, 1975). Ю. М. Лотман. О содержании и структуре понятия "художественная литература". — В кн.: Проблемы поэтики и истории литературы. Саранск, 1973. Ср. также: Т. Todorov. The Place of Style in Structure of the Text. - In: Literary Style. A Symposium. London and New York. 1971, p. 31–32.

Однако некоторые идеи Тынянова не получили развития в позднейшей филологии. Таково введенное в статье "Литературный факт" понятие "литературной личности", противопоставленное "индивидуальности литератора", "личности творца" — в том самом отношении, в котором эволюция и смена литературных явлений противопоставлена у него "психологическому генезису" явления (см. также статью "Тютчев и Гейне").

К этой же проблеме подходил и Б. В. Томашевский, указавший на эпохи, когда биография выступает вперед — причем в разных аспектах (одной эпохе поэт, писатель нужен как "хороший человек", другой — как "плохой"). Рассуждения Томашевского о "поэтах с биографией и без оной — таких, у которых мы не найдем никакого поэтического образа автора", — это, в сущности, иными словами и более пространно и детально, чем у Тынянова, выраженная идея "литературной личности" (см.: Б. Томашевский. Литература и биография. — "Книга и революция", 1923, № 4 (28), стр. 8. Разбор "лирической биографии" Блока близок идеям Тынянова, выраженным двумя годами ранее в статье "Блок", — см. в наст. изд.). Не оговаривая специально этих подразделений, Тынянов их подразумевает. В статье "О литературной эволюции" (пункт 11) они введены уже прямо — по-видимому, с учетом работы Томашевского. "Литературная личность" в его понимании — это, в частности, та условная биография (портрет, жизненные события и проч.), которая воссоздается читателем по стихам поэта, — однако лишь в том случае, если есть авторская установка на эту личность, неважно, намеренная или непреднамеренная. Отсюда среди прочего следует, что старая традиция жизнеописаний вдохновенных поэтов должна быть рассмотрена в одних случаях как конструирование биографии "литературной личности", а не реального лица, в других же — как искусственное построение легенды о писателе там, где установки на нее нет в его творчестве з. Совпадение этой биографии с реальной может быть рассматриваемо как частный случай.

з С этим связывалось и раннеопоязовское понимание места биографии в историко-литературных изучениях. Ср. в одной из лекций Б. Эйхенбаума 1918 г. ("Вопросы литературы", 1973, № 10, стр. 65).

В отличие от "лирического героя", который мог, по-видимому, связываться и с представлением об одном каком-нибудь тексте, "литературная личность" категория более широкая, преимущественно межтекстовая — относящаяся ко многим или ко всем текстам писателя. С большой определенностью очерченная Тыняновым, она осталась им, однако, не разработанной, и позднее научная традиция не двинулась далее самого общего признания ее плодотворности. (Ср. в ином плане — концепцию "образа автора" у В. В. Виноградова.)

Категория "литературной личности" важна была Тынянову как частный аспект его теории литературной эволюции. Поэтому он мало отдал внимания разработке вопроса о биографии писателя и границах ее историко-литературного изучения, остановившись на первом, наиболее важном для научной ситуации тех лет этапе решительного отделения биографии от литературы, и работы его о поэтах-современниках стали практическим приложением этих представлений (ср. реакцию критики, воспитанной на полном слиянии рассуждений о жизни, личности поэта и о его поэзии, — см. прим. к статье "Блок"). Важным свидетельством намерения Тынянова возвратиться к проблеме биографии является письмо его к Шкловскому от 5 марта 1929 г.: "Необходимо осознать биографию, чтобы она впряглась в историю литературы, а не бежала, как жеребенок, рядом. «Люди» в литературе — это циклизация вокруг имени — героя; и применение приемов на других отраслях, проба их, прежде чем пустить в литературу; и нет «единства» и «цельности», а есть система отношений к разным деятельностям, причем изменение одного типа отношений, напр. в области полит[ической] деятельности, может быть комбинаторно связано с другим типом, скажем, отношением к языку или литературе (Грибоедов, Пушкин). Вообще, личность не резервуар с эманациями в виде литературы и т. п., а поперечный разрез деятельностей, с комбинаторной эволюцией рядов. Я еще не додумал, буду думать" (ЦГАЛИ, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 724). По-видимому, поиски были направлены в русло такого понимания биографии как предмета изучения, которое устанавливало бы некий изоморфизм между эволюцией литературы и эволюцией личности писателя (""люди" в литературе"). Личность (и биография) художника, таким образом, мыслилась не психологически и не психоаналитически, а в духе той концепции системной соотнесенности элементов, которая уже была выдвинута к этому времени в статье "О литературной эволюции". "Связь «жизни» и «творчества» предстояла как сложнейшая и не решаемая в плоскости чисто фактологической проблема. В иерархии исследований, намечавшихся Тыняновым в конце 20-х годов и оставшихся неосуществленными, это была проблема того же порядка, что и взаимодействие литературного ряда и "дальнейших рядов" (о последнем см. особенно "Проблемы изучения литературы и языка").