Костры амбиций - Том Вулф

— Спасибо им, демонстрацию на том крыльце устроили, — сказал Киллиан. Его голос был резким и напряженным. Двое сержантов проводили их к лифту, еще один распахнул дверцу.

Вошли в лифт, сержант шагнул за ними следом. Он нажал кнопку девятого этажа, поехали вверх.

— Спасибо, Брюси, — сказал сержанту Киллиан.

— Не за что. А вот Берни можете поблагодарить.

Киллиан глянул на Шермана, дескать, что я говорил?

На девятом этаже у дверей комнаты, помеченной табличкой «Секция № 60», в коридоре толпились и шумели люди. Выстроившись в цепь, судебные приставы теснили их в сторону.

— Эй!.. Вон он!

Шерман смотрел прямо перед собой. Когда же начнется? Вдруг перед ним возник человек — белый, высокий блондин с глубокими залысинами по обеим сторонам лба. На нем был темно-синий блейзер и галстук в тон, рубашка с полосатым передом и белым жестким воротничком. Тот самый репортер, Фэллоу. Последний раз Шерман видел его у Центрального распределителя… перед тем как войти туда…

— Мистер Мак-Кой! — Тот самый голос.

Находясь между Киллианом с одной стороны, Куигли с другой и позади сержанта Брюси, прокладывающего дорогу, Шерман чувствовал себя словно в составе летящей эскадрильи. Они смели с пути англичанина и вошли в дверь. Зал суда. Слева толпа… места для зрителей… черные лица… нет, вот несколько белых… В одном из передних рядов высокий негр с золотой серьгой в ухе. Он привстал и, тонкой длинной рукой указав на Шермана, произнес басовитым, нутряным полушепотом:

— Это он! — Потом громче:

— Не под залог, а под замок!

Откликнулся низкий женский голос:

— За решетку!

Го-го-го-гo! Это он!. Гляньте на него! Под замок! Не под залог!

Уже? Нет, пока нет. За локоть его держал Киллиан, шепча на ухо:

— Игнорируйте!

Вопль резким фальцетом:

— Шерррр-мааанннн… Шеррр-мааанннн!

— МОЛЧАТЬ! ВСЕМ СЕСТЬ!

Такого зычного голоса Шерману еще не доводилось слышать. Сперва он подумал, это относится к нему. Почувствовал себя ужасно виноватым, хотя и не произнес ни звука.

— ЕЩЕ ОДИН ВЫКРИК — И Я ВСЕХ УДАЛЮ ИЗ ЗАЛА. Я ПОНЯТНО ВЫРАЖАЮСЬ?

На судейском помосте под надписью «НА ГОСПОДА УПОВАЕМ» стоял тощий человек с ястребиным носом, лысый, в черной мантии, он опирался кулаками выпрямленных рук о крышку стола, словно бегун, готовый рвануть вперед со старта. Он обвел публику свирепым взглядом — Шерману были видны бешеные белки его глаз. Демонстранты возроптали, но затихли.

Судья — это был Майрон Ковитский — продолжал смотреть на публику испепеляющим взором.

— В этом зале говорят тогда, когда велит суд. Свои суждения о согражданах высказывают те, кто избран в состав присяжных, и тогда, когда об этом их просит суд. Вы встаете и докладываете ваше частное мнение, когда суд предлагает вам встать и доложить. А до тех пор — ВСЕМ СИДЕТЬ И МОЛЧАТЬ! ЗДЕСЬ СУД… А СУД — ЭТО Я! Я ПОНЯТНО ВЫРАЖАЮСЬ? Если среди вас есть такие, кто со мной не согласен и хотел бы выразить суду свое неуважение, то им я могу предложить провести некоторое время в качестве гостей штата Нью-Йорк и на досуге поразмыслить над моими словами. Я — ПОНЯТНО — ВЫРАЖАЮСЬ?

Он прошелся глазами по рядам слева направо, потом справа налево и опять слева направо.

— Хорошо. Теперь, когда вы все поняли, надеюсь, вы сможете наблюдать происходящее как ответственные члены общества. Пока вы таковыми остаетесь — пожалуйста, наблюдайте, зрительские места в вашем распоряжении. Как только выйдете за рамки — вы пожалеете, что встали сегодня с постелей! Я — ПОНЯТНО — ВЫРАЖАЮСЬ?

Его голос опять достиг такой силы и так внезапно, что публика словно бы отпрянула, страшась вновь навлечь на себя гнев этого низкорослого яростного человека.

Ковитский сел и расставил руки. Мантия его распахнулась как два крыла. Наклонил голову. Под зрачками все еще виднелись белки. Стало тихо. Шерман, Киллиан и Куигли стояли у барьера, отделявшего зрительскую аудиторию от места, предназначенного собственно суду. Ковитский остановил взгляд на Шермане с Киллианом. Похоже, он и на них гневался. Выдохнул как бы с отвращением.

Затем он повернулся к секретарю, сидевшему за большим столом сбоку. Посмотрев в ту же сторону, Шерман увидел стоящего рядом с этим столом Крамера, помощника окружного прокурора.

— Объявите дело, — велел Ковитский секретарю.

Секретарь зачитал:

— «Вердикт о привлечении к уголовной ответственности за номером четыре-семь-два-шесть: народ против Шермана Мак-Коя». Кто представляет Шермана Мак-Коя?

— Я, — произнес Киллиан, шагнув к барьеру.

— Сообщите сведения о себе, — сказал секретарь.

— Томас Киллиан, Рид-стрит, восемьдесят шесть.

— Мистер Крамер, — сказал Ковитский, — вам нужно в данный момент что-либо заявить?

Помощник прокурора, этот самый Крамер, приблизился на несколько шагов к судейскому помосту. Походка у него была как у футболиста. Остановился, закинул голову, зачем-то напряг шею и заговорил:

— Ваша честь, обвиняемый мистер Мак-Кой выпущен в настоящее время на свободу под залог в десять тысяч долларов, что является суммой совершенно незначительной для человека с его состоянием и положением в финансовом мире.

Го-го-го-го! В тюрьму! Под замок! Пусть расплачивается!

Ковитский набычился. Хор голосов развалился, сменился ропотом.

— Как вашей чести известно, — продолжил Крамер, — большое жюри обвиняет его в серьезных преступлениях: в халатности за рулем, в том, что он скрылся с места происшествия, и в том, что не заявил о случившемся. Теперь, ваша честь, поскольку большое жюри нашло достаточно оснований для обвинения его в пренебрежении нормами человеческого общежития, выразившемся в совершении названных преступных деяний, народ считает, что он способен точно так же пренебречь и залогом, тем более когда его сумма столь невелика.

Го-гo. «Правильно» Ух-ху-ху.

— Таким образом, ваша честь, народ полагается на суд в том, чтобы послать ясный сигнал, причем не только обвиняемому, но и общественности, сигнал, из которого бы явствовало, что к рассматриваемому факту суд относится со всей возможной серьезностью. В основе дела, ваша честь, лежит судьба юноши по имени Генри Лэмб, примерного юноши, ставшего для жителей Бронкса символом одновременно и надежд, которые они возлагают на своих сыновей и дочерей, и смертельно опасных препятствий к их осуществлению. Ваша честь, вы уже осведомлены о том неусыпном внимании, с которым общественность следит за продвижением этого дела. Был бы этот зал суда больше, здесь собрались бы сотни, а то и тысячи человек, ведь сейчас люди стоят по всем коридорам и за дверями на улице.

Врежь ему!. Не под залог, а под замок!. Правильно!

БАБАХ!

Ковитский со страшным громом хватил по столу молотком.

— ТИХО!

Гул голосов вновь сник до слабого ропота. Набычившись, со зрачками, плавающими по штормовой белизне, Ковитский проворчал:

— Ближе к делу, мистер Крамер. Вы не на митинге. Здесь заседает суд.

По опыту Крамер знал, что означает такой вид Ковитского. Эти плавающие в пенном море зрачки. Эта опущенная голова. Грозно выставленный клюв. Чуть еще, и судья взорвется. С другой стороны, подумалось Крамеру, отступать нельзя. Нельзя поддаваться. Все-таки своим поведением Ковитский — при том что это совершенно обычный, нормальный Ковитский, и не более: как всегда, громогласный, как всегда агрессивно утверждающий свою власть, — все-таки своим поведением судья ставит себя в положение противника демонстрантов. Тогда как Окружная прокуратура Бронкса — на их стороне. И Эйб Вейсс — на их стороне. И Ларри Крамер — на их стороне. Сейчас он выступает поистине от имени Народа. Разве не для этого он здесь? Так что с Ковитским придется вступить в бой, и пускай тот сколько угодно сверлит его этими своими глазами защитника Масады.

— Об этом я не забываю, ваша честь, — проговорил он каким-то не своим, надсадным голосом, — но я не должен забывать также и о важности этого дела, об ответственности перед народом, перед всеми Лэмбами, нынешними и будущими жителями нашей страны и нашего города…

Правильно!. Врежь ему!. Верно!

— И вот поэтому, — громко продолжил Крамер, торопясь закончить, пока Ковитский не взорвался, — народ ходатайствует перед судом об увеличении обвиняемому залога до действительно значительной для него суммы — миллиона долларов — с тем, чтобы…

В тюрьму! Под замок!.. В тюрьму! Под замок!.. В тюрьму! Под замок! — хором принялись скандировать демонстранты в зале.

— Правильно!.. Миллион!.. Го-го-го-го!.. — взвыл зал. Переливы ликующего хохота. И наконец дружно, хором:

В тюрьму! Под замок!.. В тюрьму! Под замок!.. В тюрьму! Под замок!.. В тюрьму! Под замок!..