Карта неба - Феликс Пальма

Некоторое время я шел, погруженный в эти раздумья, как вдруг, несмотря на то, что все мы передвигались вдоль канала очень осторожно, жена Уэллса наступила на край своей длинной юбки и с грохотом упала, едва не потащив писателя за собой. Мюррей с Эммой бросились ей на помощь, а я отметил про себя, что, когда мы вернемся в Квинс-Гейт, нужно будет предложить всем женщинам последовать примеру американки и переодеться во что-нибудь более подходящее для бегства через канализацию. К счастью, Джейн лишь подвернула левую лодыжку. Мы шли уже довольно долго и, вопреки настойчивым призывам Шеклтона, которому, очевидно, не терпелось вновь оказаться в объятиях Клер, продолжать путь, сообща решили сделать остановку, чтобы жена Уэллса могла немножко прийти в себя. Мы использовали этот перерыв, чтобы рассказать друг другу об ужасах, которые нам пришлось пережить до нашей встречи в Примроуз-Хилл. Я поведал о сражении на Темзе, когда марсиане уничтожили один из наших дредноутов, а Уэллс рассказал капитану, кучеру и мне о том, что выпало на долю их группы. Так, я узнал, что они приехали в Лондон с общественных пастбищ Хорселла и что марсиане буквально наступали им на пятки, но они успели проникнуть в город, пока оборонительное кольцо еще не было прорвано захватчиками. Достаточно будет сказать, что во время этих скитаний произошла действительно поразительная вещь: они столкнулись с марсианином. Они постарались описать его, но, к сожалению, я так толком и не понял, как он выглядел, тем более что они сами никак не могли насчет этого договориться. Одно мне стало ясно: марсиане были настоящими чудовищами, хотя больше всего меня потрясло то, что они могли принимать человеческий облик. Уэллс даже подозревал, что марсиане уже давно, возможно, не один век, жили среди нас, прикидываясь людьми. Я пошутил насчет того, что, пожалуй, знаю кого-нибудь из них, поскольку некоторые мои знакомые отличаются такими сумасбродными поступками, что вполне могут оказаться пришельцами с других планет. Но моя шутка успеха не имела, никто даже не улыбнулся. Впрочем, мне было все равно. Я тогда находился в приподнятом настроении, окончательно уверовав в группу храбрецов, отобранных самой судьбой, чтобы спасти человечество. Правда, должен признать, что этот образ не очень соответствовал действительности, в которой на меня смотрели тревожные либо испуганные глаза моих товарищей, не говоря уже о том, как мы все выглядели: растрепанные волосы, чумазые лица, грязная, дурно пахнущая одежда.

Когда разговор угас, я вынул папиросу и поискал вокруг местечко, где бы мог спокойно покурить. Мне было необходимо хотя бы недолго побыть одному, чтобы обдумать наше положение. Справа от нас, среди уходящих вдаль арок, я обнаружил туннель, который, похоже, вел в самую что ни на есть бесконечность, и вошел в него, не собираясь слишком углубляться. Я рассеянно сделал несколько шагов и тут же наткнулся на приоткрытую дверь. Я с любопытством толкнул ее и увидел перед собой маленький склад, заполненный инструментами и строительными материалами. Я огляделся в надежде отыскать что-нибудь полезное, но ничего не нашел, хотя на самом деле все хранившееся там могло бы пригодиться для наших целей, просто я не имел ни малейшего представления о том, что нам может понадобиться. В конце концов я сел покурить на огромный ящик, стоявший возле двери, представляя себе, как будет поражена Виктория, когда я появлюсь в подвале не с непобедимым войском из будущего, а с живописной группкой оборванных людей и скажу ей, что наш план состоит в том, чтобы бежать из Лондона неизвестно куда через зловонные коллекторы. В этот момент я услышал голоса и звуки шагов в туннеле. Похоже, у кого-то еще возникла потребность в уединении. Я выругался. Даже здесь невозможно побыть одному. Я тряхнул головой, как это делают собаки, попавшие под дождь, чтобы избавиться от выражения досады, наверняка запечатлевшегося на моем лице, и на всякий случай подготовить улыбку, если те, кто приближался сюда, захотят зайти на склад. К счастью, хотя они остановились рядом с дверью, открывать ее они не стали. По голосам я узнал миллионера и юную американку.

— Гиллиам, — заговорила девушка, — я привела тебя сюда, чтобы сказать, что ты несправедлив к капитану Шеклтону. То, что ты знаешь о нем, не дает тебе права так с ним разговаривать.

Этот упрек удивил меня, заставив навострить уши. «Что имела в виду Эмма и что Мюррей знал о капитане?» — подумал я, страшно заинтригованный. Я весь напрягся на своем импровизированном стуле в ожидании следующей фразы и пропустил подходящий момент, чтобы выйти из укрытия и обнаружить свое присутствие, как рекомендуют правила приличия. Мое неодолимое любопытство снова обрекло меня на постыдную роль подслушивающего.

— Я не думаю… — начал оправдываться Мюррей.

— Твои реплики оскорбительны, Гиллиам, а главное, несправедливы, — перебила девушка, не желая слушать оправданий. — В такой момент все мы должны держаться вместе, но больше всего мы нуждаемся в стимуле, чтобы продолжить наше дело, каким бы он ни был.

— Но я не могу отвечать за других и за то, что ими движет в борьбе. Одна ты мне дорога, Эмма, и ты это знаешь.

— Да, Гиллиам, я это знаю, — нежно проговорила девушка. — У тебя есть я. А у Уэллса есть Джейн, у Джейн — Уэллс. У Шеклтона — Клер. Но, хотя я мало знаю мистера Уинслоу, не думаю, чтобы для него любовь служила путеводной звездой. Нет, ни в коем случае. Для этого он слишком влюблен в себя и циничен. Скорее, вера в капитана — его единственная сейчас опора. Как, наверное, и для кучера, а также для тех, кто остался ждать нас в подвале. — Она сделала паузу, после чего добавила: — И то, что все эти люди возлагают надежды на капитана, — исключительно твоя вина.

Сигара выпала у меня из руки на брюки, и без того ужасно грязные, и засыпала их пеплом, заставив меня выйти из ступора, в который меня повергли слова американки, иначе бы я сгорел. Так вот, значит, какое впечатление я производил после нескольких минут ничего не значащей беседы? Самовлюбленный циник? Человек, неуязвимый для любви? Безусловно, такой образ я когда-то старательно культивировал и в других обстоятельствах высокомерно посмеялся бы в душе над тем, кто так обо мне думает. Но по непонятной причине сейчас я почувствовал себя глубоко оскорбленным и едва удержался от того, чтобы не выскочить на защиту своей чести.

— Моя вина? — процедил предприниматель, которому, в отличие от меня, ничто не мешало защищаться, но он по собственной глупости упустил такую возможность. — Не понимаю, что ты хочешь сказать.

— Ты прекрасно все понимаешь, Гиллиам. И знаешь, что именно ты распахнул перед ним двери в наш мир, изменив его судьбу. И если он сейчас находится здесь, то только потому, что ты представил его как героя. Так хорошо ли теперь пытаться низвести его с пьедестала, когда все так в него верят?