Дети Времени всемогущего - Вера Викторовна Камша

Проследив происхождение разбитых императоров, месье, вернее мистер консультант выяснил, что все они изготовлены в одной мастерской, причём находящейся в пяти минутах ходьбы от «Якова Шестого». Всего в заказанной поклонниками императора партии было шесть бюстов, четыре превратились в осколки, ещё два были отосланы на континент графу де Сент-Арман.

Консультант предполагал, что «Оком василиска» завладел некто, знавший о готовящейся краже и, возможно, проинформировавший о ней полицию. Опередив басконцев, настоящий вор спрятал жемчужину в сыром гипсе с тем, чтобы изъять её, когда дело будет закрыто.

– Мы установили наблюдение за особняком де Сент-Армана. – Комиссар поморщился, ему явно было неприятно вспоминать. – На четвёртую ночь туда проник взломщик, которого взяли в библиотеке с поличным, у осколков бюста. Мой инспектор тщательно проверил гипс, ничего не нашёл и отправил арестованного в участок, где тот принялся изображать припадочного. Время было позднее, и взломщика препроводили в камеру. Утром бы он признался во всём, но вмешался этот чёртов депутат… Повторить?

Дюфур молча пододвинул свою рюмку. История была бы интересной даже без депутата. Другое дело, что подавать подобную дичь следовало аккуратно и под соответствующим соусом. Репортёр пригубил вишнёвой и принялся уточнять. Выяснилось, что де Сент-Арман при всей своей любви к басконскому людоеду был вне политики, предпочитая ей карты. Во время кражи он отсутствовал и вернулся, как раз когда требовалось подписать протокол. С карточного вечера графа подвозил депутат-легитимист де Гюрá. Утром политикан в сопровождении адвокатов и репортёров явился в участок и потребовал встречи с арестованным. Растерявшийся дежурный позволил самозваным защитникам переговорить с Гарсией наедине. После ухода визитёров поведение басконца коренным образом переменилось. Он отказался от обычных для своей среды выкрутасов и больше не пытался биться в конвульсиях.

– Мерзавца научили, что говорить, – угрюмо подвёл итог комиссар, – остальное доделали газеты и депутатские запросы.

– Вас выручило бы «Око василиска», – задумчиво произнёс Поль, – но этого не случилось. Я правильно понимаю, что в последнем бюсте жемчужины тоже не оказалось?

– Хуже. Вдова, когда везла драгоценности на курорт, знала, что делает. Мадам нарывалась на кражу, её обокрали, и она получила страховку. Мы выковыряли из императора подделку…

– Но предъявлять её не рискнули, – закончил за комиссара журналист. – Полицию обвинили бы в фабрикации улик, и первой возмутилась бы вдова. И всё же соотечественники Гарсии имеют на эту стекляшку все права.

– Ещё бы, – сказал, будто выстрелил, Бонне, и журналист понял, что басконские шайки осведомлены об «Оке василиска» и Гарсии не меньше, чем он.

– Замечательная наливка, комиссар. К сожалению, мне пора. Статья должна опередить судебные отчёты, так что читайте завтрашний «Бинокль»… Да, вот ещё… Вне всякого сомнения, вас навещают сослуживцы. Не случалось ли в последние недели чего-нибудь мелкого, но смачного? Задавленной собаки с легитимистской кличкой или рухнувшего на моего коллегу фикуса?

* * *

Жоли был в кабинете патрона – играл в бильбоке и ждал Русселя с новостями из верхней палаты: Маршáн, председатель партии радикалов и главный соперник премьера, намеревался сделать запрос министерству финансов. При виде подчинённого Жоли насторожённо сощурился.

– Бонне болен начальственным страхом, – объявил с порога Дюфур, – но я его разговорил.

– Надеюсь, ты не собираешься объяснять публике, что пресловутый Гарсия – банальный вор?

– С этим мы опоздали. – Поль проследил глазами за шаром. За пулей проследить не успеешь; впрочем, басконцы всё ещё предпочитают ножи. – Я не собираюсь ничего объяснять, я собираюсь пугать.

– Читатель любит бояться, – Жоли аккуратно отложил бильбоке, – особенно за обедом. Сейчас его потчуют имперским реваншем. Спасти Республику от воскресающего монстра, само собой, должен Маршан. Из премьерского кресла. Ты бросил курить?

– Нет. – Поль с удовольствием вытащил портсигар. – Я отказываюсь отдавать место в завтрашнем номере Бланшару, но Аксум с Хабашем в самом деле терпят, и их теперь придётся править. Сдаём по-прежнему в десять?

– Да.

– К девяти фельетон будет у вас. Если патрон не одобрит, отнесу в «Оракул».

– Ты взялся за чертовщину?

– Тысяча чертей, как говорят в романах старые вояки, должен же кто-то за неё взяться! Пугать мёртвым императором надо элегантно. Я проглядел «Планету» и «Мнение». Пытки, похищения, коррупция, разврат, уничтожение соратников, иностранных подданных и нашего брата-щелкопёра… Никакого вкуса.

– Месье Жоли. – В проёме двери возникла фигура в узком фраке. Руссель. – Маршан сделал запрос. Всё, как я и говорил: ещё не бомба, но уже скандал…

– Заходи. Дюфур, фельетон нужен к девяти. Что-то ещё?

– Катрены…

– Посмотри на окне в репортёрской.

Регулярно выручавший редакцию томик знаменитого астролога и прорицателя лежал поверх внушительной газетной кучи, его страницы были влажными и пахли пивом. Прихватив заодно позабытое Бланшаром оперное либретто, Поль отправился в швейцарскую за Библией и старой «Жизнью». Папаша Леру был человеком богобоязненным и растапливал плиту только радикальными газетами. Вернувшись в кабинет во всеоружии, Дюфур скромно уселся возле обожжённого сигарами и папиросами столика. Занятые скандальным запросом Жоли с Русселем даже не повернулись. На часах было три и три четверти. Поль закурил и развернул номер месячной давности. В глаза бросились портреты: в самом деле напоминавший репортёра Гарсия и знаменитый писатель, взявший крушителя бюстов под своё могучее крыло.

«Я желаю знать», – гласил заголовок статьи, под которой красовалась известная всей читающей публике подпись. Поль пробежал статью глазами – написано было отменно, но вытаптывать чужие цветы всегда проще, чем сажать собственные. Великий литератор Пишáн желал знать, скромный журналист Дюфур, достав блокнот, злорадно вывел: «Я боюсь! / подзаголовок „Во многих знаниях многия печали“/» – и, как всегда, когда его охватывало предчувствие успеха, облизнул губы.

Глава 2

Летом в Старых Клёнах, имении маркизов де Мариньи, бывало прелестно; недаром один из старейших друзей дома, господин не чуждый поэзии и даже издававшийся за собственный счёт, едва ли не в каждый свой визит повторял, что окружённая рощами усадьба являет собой пристанище бежавших от цивилизации нимф и дриад. Затем поэт целовал руку хозяйки и лобик её дочери Эжени. Миниатюрная блондинка с точёным носиком и широко расставленными ясно-голубыми глазами и в самом деле могла показаться лесной нимфой, одевшейся по последней моде и потому несколько растерянной. Любимица родителей, Эжени с детства привыкла к восхищению и умилению, но это не сделало её ни капризной, ни самоуверенной, а пришедшая в конце весны любовь повергла девушку в смятение.

Один из бесчисленных отцовских знакомых ввёл в дом де Мариньи барона де Шавинé, рекомендовав его как подающего блестящие надежды политика. Недавно покинувшую пансион Эжени политика не занимала, но молодой человек с обаятельной улыбкой и негромким уверенным голосом девушку живо заинтересовал.