Ашборнский пастор - Александр Дюма

Это недовольство было столь велико, что оно выразилось в паре крепких пощечин, полученных бедным школьником. Видно, что, если у Байрона и были пороки, то вовсе не те, что связывают с понятием избалованный ребенок.

Отпустив сыну пару пощечин, миссис Байрон тотчас взяла распущенного школьника за руку и отвела к другому преподавателю.

Этот новый учитель был весьма набожный скромный человек по имени Росс, церковнослужитель по роду занятий. Ребенок по-своему привязался к нему и с его помощью сделал успехи настолько быстрые, насколько медленными были они прежде.

К тому же этот учитель открыл в ребенке страсть, которую он умело использовал: то была страсть к истории.

Так вот, в первой книге по истории, попавшей в руки мальчика, а это была книга по римской истории, юного Байрона поразил рассказ о Регильской битве, в которой в 496 году от основания Рима Постумий Альбин сражался с восставшими латинами.

Это впечатление было столь глубоким, что и через двадцать лет, находясь на возвышенностях Тускула, Байрон искал глазами маленькое Регильское озеро, блестящую точку среди огромного пространства Римской равнины, дикой безмолвной пустыни, и когда он вспоминал своего старого достойного учителя, слезы благодарности наворачивались ему на глаза.

Этот славный г-н Росс, с его мягкими манерами и доброй душой, был одним из самых дорогих воспоминаний детства у поэта, который, повзрослев, любил говорить о нем, причем всегда с самой высокой похвалой.

К несчастью для Байрона, достойного г-на Росса назначили пастором одной шотландской церкви, и он покинул руководство своей школой, а на этом посту его заменил серьезный и молчаливый молодой человек по имени Патерсон, который был сыном башмачника Байронов и, несмотря на свое низкое происхождение, являлся давним знакомым ребенка, что, впрочем, у шотландцев обычное дело, когда они пресвитериане. Этот молодой человек был хорошо образован.

Байрон начал учить с ним латынь и улучшил в это время свой почерк благодаря, как говорит он сам, прописям г-на Дункана из Абердина.

Господи Боже, каким же был почерк Байрона до того, как он его усовершенствовал по прописям г-на Дункана?!

Будущий поэт оставался в этой школе с 1793 по 1798 годы.

У своих юных товарищей он оставил впечатление школьника веселого, живого, пылкого, жизнерадостного и подвижного, но в то же время душевного малого, хорошего друга, good fellow, как говорят англичане; к тому же отважного, неустрашимого и всегда готового скорее нанести удар, нежели его получить; наконец, злопамятного, как дог, и способного неукоснительно выполнить обещание, уж если он его дал.

Однажды Джордж вернулся домой весь запыхавшийся, одновременно и разгневанный, и радостный.

— Что случилось? — спросил его слуга.

— Да так, сущая безделица, — заметил Байрон, — если не считать, что я только что заплатил долг, хорошенько отлупив того, кому это обещал!

— И зачем вы это сделали? — поинтересовался слуга.

— Я сделал это, — ответил ребенок, гордо подняв голову, — потому что я Байрон и не допущу, чтобы солгал мой девиз «Trust Byron!» («Верь Байрону!»).

В этот период он, словно решив бросить вызов своему увечью, прилагал все усилия, чтобы стать ловким во всех детских играх, как впоследствии он поставит себе целью отличаться и во всех мужских упражнениях; таким образом, несмотря на то что стопа у него была вывихнута, он стал в школе одним из самых умелых в упражнениях на брусьях и в то же время никому не удавалось бросать и посылать мяч так далеко и столь точно, как ему; правда, к труду он не проявлял такой же сильной склонности, как к игре, и охотно учил только те предметы, которые ему нравились, делая в них быстрые успехи, но отставая в остальных и не испытывая при этом никакого стыда, что приводило в отчаяние его преподавателей.

Хотя в этих случаях он был позади учеников, трудившихся усерднее его, порою, справедливо будет сказать, он, когда речь шла об истории и стихотворстве, оказывался в числе первых.

И тогда его учитель, знавший систему качелей, усвоенную Байроном, имел обыкновение говорить своему ученику:

— Посмотрим, мастер Джордж, когда ваши отметки снова поползут вниз.

В те годы во время летних каникул юный школьник вместе с матерью проводил несколько дней в Феттерано, имении полковника Даффа, своего крестного отца, которого Байрон любил с такой силой, с какой впоследствии он будет ненавидеть своего опекуна лорда Карлайла.

Кто особенно привлекал мальчика в доме полковника, так это старый дворецкий по имени Эрнест Фидлер, человек жизнерадостного нрава, которого впоследствии Байрон в своих мемуарах сравнивал с веселым могильщиком из «Гамлета».

К весне 1796 года Байрон перенес приступ скарлатины, который, хотя и не представлял для него настоящей опасности, весьма ослабил его организм.

Тогда миссис Байрон решила ради сына сменить климат и уехала с ним в Баллатер, городок, расположенный примерно в сорока милях от Абердина на реке Ди и, подобно Спа, Бадену или Эксу, служивший местом сбора богатых туристов, восстанавливающих здоровье или ищущих развлечений. Слава гения столь велика, что впоследствии скромная ферма, где жил поэт, стала местом паломничества, и там показывают окруженную балюстрадой кровать, в которой спал будущий автор «Чайльд Гарольда».

Впрочем, эта поездка в горы произвела глубокое впечатление на воображение юного поэта и мрачный Лох-На-Гар остался в его сознании таким же восставшим гигантом, каким он выглядит в пейзаже.

Так что же такое Лох-На-Гар?

Сейчас о нем вам расскажет сам поэт.

Лох-На-Гар

Лакин-и-Гер или, как это произносится на эрском наречии, Лох-На-Гар возвышается над горами Шотландии близ Инвер-колда.

Один из наших современных путешественников считает Лох-На-Гар самой высокой горой Англии и Шотландии.

Как бы там ни было, несомненно это одна из самых живописных и высоких гор наших Каледонских Альп.

Выглядит эта гора мрачной, но ее покрытая вечными снегами вершина вся сверкает.

Я провел близ Лох-На-Тара первые годы моей жизни, и воспоминание об этом времени вдохновило меня на такие строфы:

Прочь, мирные парки, где, преданы негам,Меж роз отдыхают поклонники моды!Мне дайте утесы, покрытые снегом,Священны они для любви и свободы!Люблю Каледонии хмурые скалы,Где молний бушует стихийный пожар,Где, пенясь, ревет водопад одичалый:Суровый и мрачный люблю Лох-На-Гар!Ах, в детские годы там часто блуждал яВ шотландском плаще и шотландском берете.Героев, погибших давно, вспоминал яМеж сосен седых, в вечереющем свете.Пока не затеплятся звезды ночные,Пока не закатится солнечный шар,Блуждал, вспоминая легенды былые,Рассказы о детях твоих, Лох-На-Гар!«О тени умерших! Не ваши ль призывыСквозь бурю звучали мне хором незримым?»Я верю, что души геройские живыИ с ветром летают над краем родимым!Царит здесь Зима в ледяной колеснице,Морозный туман расстилая, как пар,И образы предков восходят к царице -Почить в грозовых облаках Лох-На-Гар.«Несчастные воины! Разве видений,Пророчащих гибель вам, вы не видали?»Да! Вам суждено было пасть в Кулодене,И смерть вашу лавры побед не венчали!Но все же вы счастливы! Пали вы с кланом.Могильный ваш сон охраняет Бреймар,Волынки вас славят по весям и станам!И вторишь их пению ты, Лох-На-Гар!Давно я покинул тебя, и не скороВернусь на тропы величавого склона,Лишен ты цветов, не пленяешь ты взора,И все ж мне милей, чем поля Альбиона!Их мирные прелести сердцу несносны:В зияющих пропастях больше есть чар!Люблю я утесы, потоки и сосны,Угрюмый и грозный люблю Лох-На-Гар!note 32

Одна из способностей, присущих гению, это дар превращать самое легкомысленное в святое, а самое ничтожное — в священное.