8. Литературно-критические статьи, публицистика, речи, письма - Анатоль Франс

Большинство статей «Латинского гения» — это подробные, тщательно документированные биографии. Они изобилуют датами, именами, ссылками на многочисленные источники, длинными цитатами из французских, латинских и греческих авторов. В мельчайших деталях восстановлена жизнь Маргариты Наваррской, ее родословная и окружение, атмосфера религиозных войн первой половины XVI в. («Королева Наваррская»). Трагическая участь Поля Скаррона, погибавшего в невыносимых физических страданиях и все же не терявшего присутствия духа и в бурные годы Фронды слагавшего одну за другой свои язвительные «мазаринады» («Поль Скаррон»); тягостное существование автора «Жиль Бласа», неустанно боровшегося с жестокой нуждой, которой он никогда не мог одолеть («Ален-Ренэ Лесаж»); необычайная жизнь аббата Прево, полная скитаний, безумств и злоключений («Приключения аббата Прево»), — все эти столь различные судьбы изучены Франсом с пристальным вниманием и замечательной добросовестностью. Особенно детально описана жизнь «величайшего из комических поэтов»: Франс словно считает своим долгом упомянуть о каждом мельчайшем факте биографии Мольера, не забыть ни одной постановки и даты, назвать каждого его знакомого («Мольер»). С той же подробностью, педантично, шаг за шагом воссоздана жизнь и крупнейшего французского трагического поэта («Жан Расин»)

Анализа художественных произведений или просто сколько-нибудь подробной их характеристики в «Латинском гении» нет. Франс ограничивается библиографическими данными, называет источники и даты произведений, приводит отзывы современников и прессы. Иногда очень краткие и всегда категорические оценки: поэт Пибрак — самый скучный из поэтов, идеи Бернардена де Сен-Пьера насквозь нелепы, «Манон Леско» — «чудо искусства», здесь «все естественно, правдиво и верно»

Франса интересует главным образом психологический облик писателя, обусловленный его воспитанием, средой, идейной и политической борьбой эпохи. Маргарита Наваррская из «Латинского гения» — не столько автор «Гептамерона», сколько прежде всего человек, кроткий, благожелательный, свободомыслящий; это представительница Ренессанса, впитавшая еще в юности идеи гуманизма и в годы кровавых религиозных распрей утверждавшая идеалы веротерпимости. Расин — не столько автор трагедий, сколько своеобразный психологический индивид, воспитанник янсенистов, с мягкой душой, впечатлительной натурой, болезненно чувствительный, восприимчивый к красоте, страстно влюбленный в греко-латинскую традицию, Бернарден де Сен-Пьер, фантазер, слишком часто ошибавшийся в жизни и людях и мечтавший в канун революции о руссоистской республике добродетели («Бернарден де Сен-Пьер»), Шатобриан, потомок древнего аристократического рода, ощутивший себя во время революции «лишним человеком» и создавший галерею лишних людей («Юность Шатобриана»), — именно здесь, в особой психологической организации, обусловленной историческими условиями жизни, кроются, по мнению Франса, истоки художественного творчества

Некоторые статьи «Латинского гения» — настоящие историко-филологические этюды. В «Дафнисе и Хлое» Франс переносит нас в эпоху эллинизма и римского владычества в Греции; он говорит об источниках романа, об александрийской поэтической школе, о ее литературных традициях. «Заметки о языке Лафонтена» — чисто лингвистическое исследование: подробно анализируются истоки словаря Лафонтена, отдельные словесные обороты, значение устаревших слов. Некоторые страницы: «Латинского гения» явно перегружены «ученостью»

В 1913 г., объединяя по предложению Лемерра статьи в отдельный сборник, Франс приносил извинение читателям именно за свой педантизм. «Почти все эти заметки написаны очень давно, в период, когда я был мало искушен в литературе, и это ясно видно, — писал он в предисловии к „Латинскому гению“. — Публикуя их теперь, я внес очень мало изменений — не потому, что в своем настоящем виде они хоть сколько-нибудь меня удовлетворяют, а потому, что я мог бы действительно остаться довольным, лишь изменив все. Статья о Расине, самая ранняя и самая слабая из этих очерков, переработана не больше, чем другие, — за исключением разве того, что я выбросил несколько страниц, исполненных невыносимого педантизма. Наперекор романтикам, я всегда любил Расина, но в ту пору я бывал иногда чрезмерно строг. Теперь же, читая его стихи, я разрешаю себе открыто поклоняться самому совершенному из поэтов»

Для автора «Литературной жизни», лекций о Рабле, этюда о Стендале очерки «Латинского гения» были действительно пройденным этапом. Уже с середины 1880-х гг. Франс далеко ушел от принципов Тэна и Сент-Бева, отверг любые догмы, любые устойчивые системы, какой бы то ни было «педантизм». И все же в некоторых отношениях эти ранние очерки остались Франсу созвучны: преклонение перед античной культурой, пронизывающее весь «Латинский гений», он пронес через всю свою жизнь. «Не следует верить названию этого сборника, — писал Франс в том же предисловии 1913 г. — Здесь нет ничего, что оправдывало бы это название. Это проявление веры и любви к греко-латинской традиции, исполненной разума и красоты; вне ее — заблуждения и растерянность. Философия, искусство, наука, юриспруденция — всем мы обязаны Греции и ее завоевателям, которых она в свою очередь покорила. Древние, вечно живые, учат нас и поныне»

С марта 1886 г. Франс начал регулярно сотрудничать в «Temps». Сначала он вел отдел хроники «Жизнь в Париже», а 16 января 1887 г., заменив Эдмона Шерера, стал постоянным литературным критиком газеты. В течение нескольких лет в «Temps» еженедельно появлялись его статьи, из которых и выросли «Литературная жизнь» и частично «Сад Эпикура». В общей сложности Франс напечатал в «Temps» около 370 статей. Это наиболее плодотворный период его литературно-критической деятельности

К этому времени философские и эстетические взгляды Франса претерпели значительные изменения. Его юношеская вера в непогрешимость позитивной науки осталась позади. Он понял, что позитивистская наука, отвергая познание глубоких тайн природы, останавливается лишь на поверхности явлений. Но эту ограниченность позитивистского метода он распространил на всякое научное познание вообще. Вслед за Спенсером и Э. Ренаном он пришел в вопросах познания к агностицизму и субъективному идеализму — сущность вещей сокрыта от человека: мы заключены, как в темнице, в своих ощущениях, которые скрывают от нас объективный мир; поэтому всякое человеческое познание относительно, условно и субъективно. По мнению Франса, все идеи, все истины, все философские системы одинаково ложны, но, с другой стороны, они одинаково истинны в своей относительности, ибо каждый человек прав во всем, что он чувствует и утверждает. Вплоть до начала 1890-х гг. Франс, подобно Ренану, проповедует своеобразный «благожелательный скептицизм», который хочет распространить и на область литературы

Парнасская эстетика представляется ему теперь недопустимо догматической. В 1887 г. он называет Леконта де Лиля ревностным верующим, «великим схоластом», «папой» в вопросах эстетики. Разве можно судить древнейших поэтов согласно «неизменным» и «божественным» правилам? («Леконт де Лиль во Французской Академии»). Догматическим кажется Франсу и метод натуралистического романа. Величайшая ошибка Золя, утверждает он, заключалась в стремлении установить «натуралистический террор», тиранию узких натуралистических рецептов («Октав Фейе»). Франс критикует теперь и тэновскую теорию среды. Теории подобны этажеркам, на которых расставляют факты, и система Тэна, столь восхищавшая молодого Франса, — лишь шкаф со многими полками, на которых весьма удачно размещена вся английская литература («Ипполит Тэн»). «Научную», позитивную критику, основанную на принципах Тэна, он называет «психологической анатомией». Она безжалостна и бесплодна, ибо искажает облик писателя и процесс развития литературы («Морис Спронк»)

Этим «догматическим» системам Франс противопоставляет свою эстетику, философской базой которой является агностицизм и вытекающие из него представления об относительности и субъективности всех ощущений. Он настойчиво утверждает, что всякое произведение искусства глубоко субъективно. Автор воплощает в произведении свои личные ощущения и впечатления: он не может выйти за пределы своего «я». И даже Леконт де Лиль, этот «безличный» поэт, который упорно пытается воскрешать ушедших богов и героев в их неповторимом историко-психологическом своеобразии, рисует в конце концов только самого себя, раскрывает всегда и во всем лишь душу Леконта де Лиля («Леконт де Лиль во Французской Академии»). Не случайно больше других жанров мы любим письма, исповеди, мемуары, — авторы этих произведений откровенно говорят о себе («По поводу Дневника Гонкуров»)

Искусство, по мнению Франса, не должно стремиться к объективной правде. Будущий сатирик, создатель «Современной истории» и «Острова пингвинов», в 1888 г. утверждает, что искусство по самому своему существу бесполезно и очаровательно и его единственное назначение в том, чтобы нравиться человеку («Шарль Морис»)