Весь Дэн Браун в одном томе - Дэн Браун

Фаш промолчал.

Лэнгдон не стал говорить, по какой причине до сих пор никому не показывал рукопись. «Наброски» на триста с лишним страниц под условным названием «Символы утерянной священной женственности» представляли собой весьма неординарную интерпретацию уже устоявшейся религиозной иконографии и были довольно спорными.

Лэнгдон приблизился к эскалаторам-двойняшкам и вдруг остановился, поняв, что Фаша нет рядом. Обернувшись, он увидел его в нескольких ярдах от служебного лифта.

— Поедем на лифте, — сказал Фаш, как только двери отворились. — Надеюсь, вы уже поняли, что пешком до галереи еще шагать и шагать.

Но Лэнгдон, знавший, что нужное им крыло находится двумя этажами выше, не двинулся с места.

— Что-то не так? — нетерпеливо спросил Фаш, придерживая дверь.

Лэнгдон глубоко втянул воздух, с тоской взглянув на эскалатор. В этом нет ничего страшного, попытался он убедить себя и решительно шагнул к лифту. В детстве, совсем еще мальчишкой, Лэнгдон провалился в заброшенную шахту-колодец и чуть не погиб, барахтаясь там в холодной воде несколько часов, прежде чем подоспела помощь. С тех пор его преследовал страх замкнутого пространства, он боялся лифтов, подземки, даже крытых кортов. Лифт — одно из самых надежных и безопасных сооружений, постоянно убеждал себя Лэнгдон и при этом не верил ни единому слову. Это всего лишь небольшая металлическая коробка, подвешенная в замкнутом пространстве шахты! Затаив дыхание, он шагнул в лифт и, как только закрылись двери, ощутил хорошо знакомый прилив адреналина.

Два этажа. Каких-то десять секунд.

— Значит, вы с мистером Соньером, — начал Фаш, как только лифт пополз вверх, — так никогда и не говорили лично? Не общались? Ничего не посылали друг другу по почте?

Еще один довольно странный вопрос. Лэнгдон отрицательно помотал головой:

— Нет. Никогда.

Фаш слегка склонил голову набок, точно осмысливал этот факт. Но вслух не сказал ничего, молча разглядывая хромированные дверцы.

Они поднимались, и Лэнгдон пытался сконцентрировать мысли и внимание на чем-то еще, помимо окружавших его четырех стен. В блестящей металлической дверце он видел отражение галстучной булавки капитана. Она была сделана в форме серебряного распятия и украшена тринадцатью вкраплениями, камушками черного оникса. Лэнгдон слегка удивился. Этот символ был известен под названием crux gemmata — крест с тринадцатью камнями — христианская идеограмма Христа и двенадцати апостолов. И Лэнгдон находил довольно странным, что капитан полиции столь открыто демонстрирует свои религиозные убеждения. Но опять же следовало учитывать: тут Франция. И христианство здесь не столько религия, сколько право по рождению.

— Это crux gemmata, — неожиданно сказал Фаш.

Лэнгдон вздрогнул, поднял глаза и поймал в отражении взгляд черных глазок капитана.

Лифт остановился, дверцы раздвинулись.

Лэнгдон быстро вышел в коридор, спеша навстречу открытому пространству, которое образовывали знаменитые высокие потолки Лувра. Однако мир, куда он шагнул, оказался совсем иным, нежели он ожидал.

Лэнгдон в нерешительности замер.

Фаш обернулся:

— Я так понимаю, мистер Лэнгдон, вы никогда не бывали в Лувре после закрытия?

Никогда, подумал Лэнгдон, пытаясь разобраться в своих ощущениях.

Обычно ярко освещенные галереи музея были сейчас погружены в полумрак. Вместо привычного ровного молочно-белого света, льющегося с потолка, от пола поднималось вверх приглушенное красноватое сияние. Лэнгдон присмотрелся и заметил вмонтированные в плинтусы специальные лампы-подсветки.

Он окинул взглядом сумрачный коридор и постепенно начал понимать, что ничего необычного в таком освещении нет. Почти во всех главных музеях мира по ночам используется красная подсветка, и источник такого освещения размещается на низком уровне, что позволяет персоналу и охране видеть, куда они идут, в то время как полотна находятся в относительной темноте. Последнее позволяет как бы компенсировать дневную световую нагрузку, способствующую выгоранию красок. Но сегодня ночью в музее было как-то особенно мрачно. Повсюду залегли длинные тени, под высокими потолками сгустилась тьма, как в колодце.

— Сюда, — сказал Фаш, резко свернул вправо и зашагал через цепочку связанных одна с другой галерей.

Лэнгдон направился за ним, и глаза постепенно привыкали к полумраку. Вокруг из темноты начали материализоваться крупногабаритные картины, написанные маслом, — все это напоминало проявку снимков в темной комнате. Лэнгдону казалось, что изображенные на полотнах люди провожают их подозрительными взглядами. Наконец-то почувствовал он и такой знакомый, присущий всем музеям запах — в сухом деионизированном воздухе отчетливо ощущался слабый привкус углерода. То был продукт работы специальных приборов с угольными фильтрами, используемых в борьбе с избыточной влажностью. Они были включены сутки напролет, компенсировали выдыхаемую посетителями двуокись углерода, которая обладала разрушительным для экспонатов действием.

А подвешенные к стенам камеры слежения, казалось, говорили посетителям: Мы вас видим. Ничего не трогать.

— И все до одной настоящие? — спросил Лэнгдон, кивком указав на камеры.

— Конечно, нет, — ответил Фаш.

Лэнгдон не удивился. Видеонаблюдение в таких больших музеях слишком дорого и неэффективно. Чтобы проследить, что творится на акрах занимаемой музеем площади, Лувру следовало бы нанять несколько сот технических сотрудников. А потому большинство крупных музеев использовали в охране так называемую систему сдерживания. Не держите воров за пределами. Держите их внутри. Система активировалась при любом прикосновении к экспонату, на пульт тут же поступал сигнал, все входы и выходы сразу же блокировались, и злоумышленник оказывался за решеткой еще до прибытия полиции.

Впереди, из глубины отделанного мрамором коридора, эхом отдавались голоса. Похоже, шум доносился из помещения в виде большого алькова, находившегося по правую руку. Оттуда в коридор лился яркий свет.

— Кабинет куратора, — объяснил капитан.

И вот наконец Лэнгдон очутился в святая святых — роскошном кабинете Соньера. Стены, отделанные деревом теплого оттенка, на них работы старых мастеров, огромный старинный письменный стол, а на нем — двухфутовая статуя рыцаря в доспехах и при полном вооружении. В помещении находилось несколько агентов, они говорили по мобильным телефонам, что-то записывали. Один из них сидел за письменным столом Соньера и печатал на портативном компьютере. Этой ночью кабинет куратора превратился в настоящую штаб-квартиру Центрального управления судебной полиции.

— Messieurs! — громко сказал Фаш, и все мужчины разом обернулись. — Ne nous dérangez pas sous aucun prétexte. Entendu?[110]

Все присутствующие дружно закивали в знак того, что поняли.

Самому Лэнгдону не раз доводилось вешать на дверь номера в отеле табличку с надписью «NE PAS DERANGER», а потому смысл приказа капитана был ему ясен. Фаша и Лэнгдона не следовало беспокоить ни при каких обстоятельствах.

Оставив коллег в кабинете, Фаш вышел и повел Лэнгдона дальше по полутемному коридору. Впереди, ярдах в тридцати, виднелся вход в самую популярную часть Лувра под названием la Grande Galerie, казавшийся бесконечным коридор, где на стенах были развешаны самые ценные в музее произведения, шедевры итальянской живописи.