Статьи - Виссарион Белинский

Да из чего же следует, что науки пошли нам не впрок? Уж не из того ли, что они избавили нас от дворянской спеси?.. Странный вывод!.. Впрочем, пошедши от ложного начала, нельзя не дойти до ложных выводов… Странное зрелище: великий поэт видит зло в успехах просвещения, которое без насильственных переворотов смягчило грубость нравов и сблизило между собою дотоле разделенные сословия!..

Мне жаль, что тех родов боярскихБледнеет блеск и никнет дух;Мне жаль, что нет князей Пожарских,Что о других провал и слух;Что их поносит и Фиглярив;Что русский, ветреный боярин (барин?)Считает грамоты царейЗа пыльный сбор календарей;Что в нашем тереме забытомРастет пустынная трава;Что геральдического льваДемократическим копытомТеперь лягает и осел:Дух века вот куда зашел!

Многим показалась ужасно остроумною выходка о демократическом копыте осла, лягающего геральдического льва, и они так восхитились ею, что поверили древности этого геральдического льва, по наивному незнанию, что существование нашей геральдики есть искусственное и не простирается даже за полувек от настоящего дня… От этих стихов так и веет «Литературного газетою» 1830 года…. Ничего не может быть нелепее, как приложение к нашему русскому быту фактов истории Западной Европы, с ее католическими и рыцарскими преданиями, вовсе для нас чуждыми и нисколько к нам не идущими. И оттого слова: аристократический, демократический, встречающиеся изредка в русских стихах или русской прозе, тем смешнее и забавнее, чем серьезнее смотрят они… Пушкина, кажется, очень занимало общественное положение Байрона, гордившегося тем, что в его жилах текла королевская кровь, и более дорожившего своим званием лорда, нежели своим значением первого поэта Европы XIX века. Но Байрон – другое дело. Он англичанин; его предрассудки имели значение историческое и национальное. Если б он и не сделался великим человеком, он все бы остался важным лицом в своем отечестве: обладателем огромного наследства, по праву рождения членом палаты лордов… Аристократизм – в этом слове заключается вся политическая конструкция Англии как государства, и потому там к партии тори принадлежат не одни дворяне, но и люди всех других сословий, которые в сохранении status quo (существующего порядка (лат.)) видят для себя великий вопрос: «Быть или не быть?..» Как потомка старинной фамилии, Пушкина знал бы только его круг знакомых, а не Россия, для которой в этом обстоятельстве не было ничего интересного; но как поэта Пушкина узнала вся Россия и теперь гордится им, как сыном, делающим честь своей матери… Кому нужно знать, что бедный дворянин, существующий своими литературными трудами, богат длинным рядом предков, мало известных в истории? Гораздо интереснее было знать, что напишет нового этот генияльный поэт… Забавны, в сатирическом смысле, последние стихи отрывка:

Вот почему, архивы роя,Я разбирал в досужный часВсю родословную героя,О ком затеял свой рассказИ здесь потомству заповедал.Езерский сам же твердо ведал,Что дед его, великий муж,Имел двенадцать тысяч душ;Из них отцу его досталасьОсьмая часть, и та сполнаБыла давно заложенаИ ежегодно продавалась;А сам он жалованьем жилИ регистратором служил.

Увы! Sic transit gloria mundi! (так проходит мирская слава! (лат.)) На кого же тут пенять, на кого жаловаться? Какие тут аристократы и демократы? Тут дело должно идти просто о мотовстве, о незнании хозяйства, о нерасчетливой жизни на авось, о естественном раздроблении имений через право наследства… Тем, которые тут проиграли, остается одно – вступить в tiers-etat (третье сословие (фр.)), но неспроста и для того, чтоб, во-первых, что-нибудь делать, а во-вторых, чтоб иметь более верные средства к существованию…

Вместо этой юмористической повести Пушкину лучше было бы написать дидактическую поэму о пользе свеклосахарных заводов или о превосходстве плодопеременной системы земледелия над трехпольною, как Ломоносов написал послание о пользе стекла, начинающееся этими наивными стихами:

Неправо о вещах те думают, Шувалов,Которые стекло чтут ниже минералов.

А между тем «Родословная моего героя» написана стихами до того прекрасными, что нет никакой возможности противиться их обаянию, несмотря на их содержание. И потому эта пьеса – истинный шалаш, построенный великим мастером из драгоценного паросского мрамора…

Теперь перейдем к трем лучшим в художественном отношении поэмам Пушкина – «Медному всаднику», «Галубу» и «Египетским ночам».

«Медный всадник» многим кажется каким-то странным произведением, потому что тема его, по-видимому, выражена не вполне. По крайней мере страх, с каким побежал помешанный Евгений от конной статуи Петра, нельзя объяснить ничем другим, кроме того, что пропущены слова его к монументу. Иначе почему же вообразил он, что грозное лицо царя, возгорев гневом, тихо оборотилось к нему, и почему, когда стремглав побежал он, ему все слышалось,

Как будто грома грохотанье,Тяжело-звонкое скаканьеПо потрясенной мостовой?..

Условьтесь в том, что в напечатанной поэме недостает слов, обращенных Евгением к монументу, – и вам сделается ясна идея поэмы, без того смутная и неопределенная. Настоящий герои ее – Петербург. Оттого и начинается она грандиозною картиною Петра, задумывающего основание повой столицы, и ярким изображением Петербурга в его теперешнем виде:

На берегу пустынных волиСтоял он, дум великих полн,И вдаль глядел. Пред ним широкоРека неслася; бедный челнПо ней стремился одиноко.По мшистым, топким берегамЧернели избы здесь и там,Приют убогого чухонца;И лес, неведомый лучамВ тумане спрятанного солнца,Кругом шумел. И думал он:«Отсель грозить мы будем шведу;Здесь будет город заложенНазло надменному соседу;Природой здесь нам сужденоВ Европу прорубить окно,Ногою твердой стать при море;Сюда, по новым им волнам,Все флаги в гости будут к нам —И запируем на просторе!»Прошло сто лет, и юный град,Полночных стран краса и диво,Из тьмы лесов, из топи блатВознесся пышно, горделиво:Где прежде финский рыболов,Печальный пасынок природы,Один у низких береговБросал в неведомые водыСвой ветхий невод, ныне тамПо оживленным берегамГромады стройные теснятсяДворцов и башен; кораблиТолпой со всех концов землиК богатым пристаням стремятся;В гранит оделася Нева;Мосты повисли над водами.Темно-зелеными садамиЕе покрылись острова —И перед младшею столицейГлавой склонилася Москва,Как перед новою царицейПорфироносная вдова.

Не перепечатываем вполне этого описания, исполненного такой высокой и мощной поэзии; но, чтоб проследить идею поэмы в ее развитии, напомним читателю заключение:

Красуйся, град Петров, и стойНеколебимо, как Россия!Да умирится же с тобойИ побежденная стихия;Вражду и плен старинный свойПусть волны финские забудутИ тщетной злобою не будутТревожить вечный сон Петра!Была ужасная пора:Об ней свежо воспоминанье…Об ней, друзья мои, для васНачну свое повествованье.Печален будет мой рассказ.

Содержание этого рассказа составляет описание страшного наводнения, постигшего Петербург в 1824 году. Это плачевное событие имеет прямое отношение к построению Петром Великим Петербурга, не по одной этой причине столь дорого стоившего России. С историею наводнения. как исторического события поэт искусно слил частную историю любви, сделавшейся жертвою этого происшествия. Герой повести – Евгений, имя, так сдружившееся с пером нашего поэта, который с грустию описывает его незначительность, не соответствующую его понятиям о родословии:

Прозванья нам его не нужно —Хотя в минувши временаОно, быть может, и блисталоИ, под пером Карамзина,В родных преданьях прозвучало;Но ныне светом и молвойОно забыто. Наш геройЖивет в Коломне; где-то служит,Дичится знатных и не тужитНи о покойнице родне,Ни о забытой старине.

Однажды лег он с грустными мечтами о своем житье-бытье; вечер был мрачен и бурен. На другой день сделалось наводнение -

И всплыл Петрополь, как тритон,По пояс в воду погружен.

Картина наводнения написана у Пушкина красками, которые ценою жизни готов бы был купить поэт прошлого века, помешавшийся на мысли написать эпическую поэму – «Потоп»…» Тут не знаешь, чему больше дивиться – громадной ли грандиозности описания или его почти прозаической простоте, – что, вместе взятое, доходит до высочайшей поэзии. Однако ж, боясь перепечатать всю поэму, пропускаем начало описания, чтоб поспешить к герою поэмы:

Тогда, на площади Петровой —Где дом в углу вознесся новый.Где над возвышенным крыльцом,С подъятой лапой, как живые,Стоят два льва сторожевые, —На звере мраморном верхом,Без шляпы, руки сжав крестом,Сидел недвижный, страшно бледныйЕвгений. Он страшился, бедный,Не за себя. Он не слыхал,Как подымался жадный вал,Ему подошвы подмывая;Как дождь ему в лицо хлестал;Как ветер, буйно завывая,С него и шляпу вдруг сорвал.Его отчаянные взорыНа край один наведеныНедвижно были. Словно горы,Из возмущенной глубиныВставали волны там и злились,Там буря выла, там носилисьОбломки… Боже, Боже!., там —Увы! близехонько к волнам,Почти у – самого залива —Забор некрашеный да иваИ ветхий домик: там оне.Вдова и дочь, его Параша,Его мечта… Или во снеОн это видит? Иль вся нашаИ жизнь не что, как сон пустой,Насмешка рока над землей?И он как будто околдован,Как будто к мрамору прикован,Сойти не может! Вкруг негоВода – и больше ничего!И, обращен к нему спиною,В неколебимой вышине,Над возмущенною Невою,Сидит с простертою рукоюГигант на бронзовом коне.

Когда наводнение утихло, Евгений на месте, где стоял дом Параши, нашел одну иву – и ничего больше. Несчастный сошел с ума. Бродя по улицам, преследуемый мальчишками, получая удары от кучерских плетей, раз -