Озорные рассказы. Все три десятка - Оноре де Бальзак

Пролог к пятому десятку, именуемому «Десяток подражаний»

Милые мои сластолюбцы весёлые и любовники неутомимые, а также вы, дражайшие читатели, находящие радость и удовольствие в сих высоконравственных десятках, вкушающие их мелкими глоточками, принимающие их в том и только в том порядке, в коем они подаются, обратите ваше досточтимое внимание на то, что пролог – это единственное место, в коем автору дозволительно сказать вам два, а чаще три слова; так вот сей пролог послужит ему для того, чтобы с нижайшим смирением испросить у вас прощения за десяток, который неспроста именуется «Десятком подражаний». Автор принуждён был сочинить его из-за пошлых, глупых и позорных нападок жонглёров лживыми словесами, торгующих фразами по случаю и без случая, ненавистных невежд, продавцов отрав опиумных, ходящих под именем книг, этих сборников нелепостей, мелкотравчатого пишотства{163} и слащавой претенциозности, чтению коих сопутствует столь страшная зевота, что даже у осла, кабы умел он читать, вывернулась бы челюсть; и эти кудесники-фигляры воротят нос и утверждают, что озорные рассказы автором списаны и перекроены, что это подражания и подделки. Подражания кому? Рабле, говорят отдельные из оных. Подражать Рабле, быть Рабле! Да это же значит быть больше, чем Рабле. Подражания, подделки? Ослиные головы! Да целой жизни человека, сиречь человека учёного, едва ли достанет на то, чтобы отыскать в древних книгах слова, обороты и выражения, коими усеяны вышеозначенные озорные рассказы, и нанизать их, точно жемчуг в чётках, в порядке грамматическом. Сразу видно, названные злые люди ведать не ведают, что каждый драгоценный камушек, вправленный в эти десятки, сделан был с маху, точно крошечный младенец, и кабы камушек сей не нашёлся молниеносно и не оказался уже очищен, огранён, вырезан и обработан, он никогда бы не увидел света. Так поступают ханжи, забрасывающие трупами живых сочинителей, дабы их под ними похоронить, и впивающиеся своими отравленными жалами в прелестные цветы, что распускаются от смеха Небесного.

Вы когда-нибудь вступали в дикую схватку со зловредной блохой, каковая, пока вы ещё спите и, предаваясь утренним грёзам, видите у изножья своей постели луга, милых фей, златые горы и воздушные замки, больно вас кусает и рушит фантастические видения? Поначалу вы вздрагиваете и отодвигаетесь. Она опять кусается. Вы закутываетесь поплотнее и погружаетесь в прекрасную дрёму. Она снова кусается. Короче, она будит вас и доводит до бешенства – прощайте, сновидения: вы уже сидите, ищете блоху, хватаете её за шиворот, а она выворачивается, пользуясь своим малым росточком, прячется в простынях и ускользает от вас, благо её бурый панцирь гладок, что слоновая кость. В конце концов вы ловите её и бросаете в воду. Она выпрыгивает и кусается, вы кидаете её в огонь, она выпрыгивает и кусается, ибо ничто не может обратить в ничто нечто столь ничтожно малое, что кое-кто принимает оное за ничто. Потеряв терпение, вы зажимаете её ногтями ваших больших пальцев и давите изо всех сил эту гадкую тварь, завидующую вашим прекрасным снам, подлую кровопийцу и жалящую бестию; точка, этим всё сказано.

Итак, милые мои сластолюбцы, полюбовники и вышеупомянутые читатели, согласитесь, что этот десяток выступит в качестве ногтей по отношению к докучливым блохам, литературным клещам и критическим вшам, кои с яростью впиваются в мои рассказы, в весёлые творения озорной музы. Правду сказать, автор не случайно решился смело заткнуть им пасть задорной сказкой, сочинённой по методу славных наших сказочников, и сказать:

– Эй, треклятые скорпионы-скорпионища, что скорпионят новые открытия развесёлой Турени, так это, по-вашему, подражания? Вот, вот подражания, и пекарь-подражатель покажет вам, каким образом остаться самим собой, замесив тесто в старинной форме!

Да, в мире много развесёлых и добрых сочинений, но пальма первенства и лавровый венок достаются Франции, поелику никакая иноземная сказка не одержит победы в борьбе с романами, сказками и фаблио, рождёнными золотой лирой прекрасной Франции с года тысячного до тысяча трёхсотого; из кладези сей любезной черпали полными вёдрами мессиры Боккаччо, Ариосто, Вервиль и другие, но они ни словечком не обмолвились о том, как пили и сосали из сего животворящего источника. Те простые и наивные времена блистали столь великим гением, что смельчак, который возьмётся им подражать, бесспорно выделится среди скучных сочинителей наших, позабывших о веселье дней; и автор гордится собой после того, как сработал роман и сказку, открывающие сей десяток{164}, ибо эти два драгоценных камушка в чётках его далеко не худшие. Давайте, ищите, копайтесь, подбирайте крохи, перемешивайте, наводите справки, ройтесь в бумагах, сдувайте пыль, двигайтесь, читайте и перечитывайте старинные сокровища славного романского языка, а после найдите место для этой сказки и для этого романа. Куда вы их засунете: в голову, в конец, в середину, автору от этого ни жарко ни холодно; эта вчерашняя сказка и этот сегодняшний роман обязательно угнездятся, а он приглашает всех мучимых жёлчью критиков попробовать сочинить подражание в этом духе! На сей раз им нечего будет сказать. Так хватит жужжать о подражании и подделках. Вот что есть подражание: я извёл на него немало масла, и оно ни в коей мере не является озорным.

Поелику после устных рассказов и песен наших менестрелей нет ничего более трудного для чтения, чем легенды, что передаются из уст в уста под колпаками каминов, автору стало любопытно попробовать написать народную сказку, достаточно твёрдую, чтобы её не повредил никакой напильник и никакой змеиный яд. Засим явился рассказчик-араб, каковой время от времени и с большим трудом учит автора, как надобно сочинять сказки во всех уголках земли, чтобы давить блох подражаниями разным милым сказителям, где бы они ни были, в странах восточных или южных. А потому в этом десятке будут образчики всех музык, ноты из всех тетрадей, звуки всех инструментов, а закончит его автор сказкой на свой собственный лад, особой, подходящей его натуре, соответствующей его нраву, истёкшей с его пера, добытой из его мозгов, с тем чтобы каждый мог сравнить оную с её соседями и предками и судить, происходит ли она от них, и если да, то по какой линии, и тогда либо лишить её всех прав на наследство, либо приветствовать в качестве восприемницы опустевшего трона древних сказочников и заставить замолчать невежд, кои напрасно его осуждают. Он получил дозволение влезть в шкуру учителей своих, дабы смутить-таки зевающих ослов, кусачих блох, грызущих вшей, и, завидев его в таком обличье, мёртвые его поздравят и будут немало довольны, ибо все они как-то вечером сказали ему, что сильно горюют, потому как не могут ожить хотя бы на четверть дня, чтобы принять его в своё общество и остановить поток брани против его творения.

Автор принял в рассуждение своё милостивое, что большое число читателей ничегошеньки не знает о романском языке, и сложил для друзей своих и для поклонников старых времён строки своего романа и своего фаблио на языке, лёгком для понимания. Ну, разве это не мило с его стороны? Автор