Болшевцы - Сборник Сборник

— Ты — Сергей Петрович?

— А вы откуда меня знаете? Кнопка смутился.

— Мы… оттеда… слыхали… Шалавый рассказывал, — выпалил он.

— Сам-то Шалавый где?

— Не знаю…

Сергей Петрович заметил смущенье ребят. Он стал пристально рассматривать каждого. Шалавый спрятал глаза под козырьком кепки, съежился, стараясь укрыться за спиной Кнопки. Богословский узнал его.

— Так… Вернулся!.. — тихо сказал он.

Сашка через силу выдавил:

— Пришел…

— Надолго? — поинтересовался Сергей Петрович.

— Навсегда, веришь?

— Что ж не верить, я-то, вот, видишь, верю, а вот как коллектив — не скажу.

— Знаю, Сергей Петрович, знаю, что коллектив — сила… Доказать надо, чем хошь, докажу!..

Чубастый и Кнопка впервые слушали такой разговор.

— Вернемся, — шепнул Чубастый.

Но Кнопка слушал Сергея Петровича.

— Вернемся! — еще раз прошептал ему на ухо Чубастый.

Кнопка повернулся к нему и так же тихо ответил:

— Валяй. Я не пойду!

Сергей Петрович подошел к Кнопке:

— Ну, что замолчал? Говори, как тебя зовут?

— Кнопка! Из Таганки кличка пошла. Как к собаке, пристала…

— А человеческое имя есть у тебя?

— Зови любым, у меня их, как блох. Вот Сигизмунд — имя хорошее. Сидел я с одним поляком: деловой парняга, грабитель. Его Сигизмундом звали.

— Ну, а родное твое имя? Как мать звала?

— Чорт паршивый — вот как она звала.

— А ты кто? — обратился Сергей Петрович к Чубастому.

— Я? Обыкновенный человек, не имеющий паспорта. Пришел сюда потому, что в жизни коренная ломка произошла. Ни законов, ни честности у нашей брашки не стало. Да и родных — хоть шаром покати…

— А на судах только и слышишь: «Отец у тебя рабочий, а ты — паразит!..» — дополнил, хихикая, Кнопка.

Богословский развернул переданный ему Кнопкой клочок бумажки и прочитал вслух: «Видом на жительство служить не может».

— Ну что ж, пойдем, Сигизмунд? — сказал он, поворачиваясь к коммуне.

— Пойдем…

Сквозь густые заросли парка пробивались электрические огни общежитий. Узкие полоски света скользили по лицам ребят. Было легко дышать, легко итти по лесной недавно проложенной дороге.

В комнате заседаний приемочной комиссии на столе среди вороха разных «дел» лежал вырванный из тетрадки клочок бумаги. На нем было неразборчиво нацарапано:

«У приемочную комиссию

От Александра Шалавого

Заявление

Прошу разобраться в моей просьбе, как я еще раз в коммуне и раньше жил в ней, как золотая серединка. Потом ушел как малосознательный, а завалился как паразит. К тому же прошу сделать из меня человека для натуральной жизни. Сам я обязуюсь на прошлое не оборачиваться и в приеме же прошу не отказать».

Из цехов доносились стальные голоса машин, солнце играло на стенах, зайчиками прыгало по потолку. В коридоре толпились ребята. Кнопка с замиранием сердца заглядывал в механический цех. Ему было и радостно и тревожно: он впервые видел завод.

Шалавый и Чубастый тоже были здесь. Они пошли втроем меж длинных рядов блестящих, покрытых лаком револьверных и токарных станков. И за каждым станком мерещились им знакомые лица, узнающие их глаза.

Грохот трансмиссий и вагонеток, лязг барабанов, удары парового молота, клекот машин, человеческие голоса — все сливалось в одну чудесную, никогда не слышанную Кнопкой песню.

У большого пресса Кнопка остановился. Он узнал одного из недавних своих товарищей. Тот узнал его тоже. Из-за грохота прессов и жужжания моторов голосов не было слышно. Они улыбнулись друг другу, пожали руки. Товарищ что-то прокричал Кнопке, но тот не понял. Потом они оба стали рассматривать громадную машину. Этот пресс был раза в три больше Кнопки.

Вот если бы Кнопке когда-нибудь научиться управлять им!

Кроме Шалавого и двух его спутников в коммуну пришло еще несколько девушек и парней. У каждого из них было здесь много знакомых. Почти все они знали Гуляева, Накатникова, Новикова, Огневу. «Старики» советовали «новичкам» осмотреться, не торопиться в выборе квалификации.

Кнопка уже не удивлялся вслух, а переживал все, что видел, молча, внутри.

Вечером, после окончания работы на фабриках, он пришел на приемочную. Первым обсуждался вопрос о Шалавом. Председатель комиссии зачитал его заявление… Саша стоял и теребил в руках серую, слишком большую для его головы кепку. Ему нечего было сказать сверх того, что он написал в заявлении. Но вопросы сыпались со всех сторон. Он хотел сразу ответить на все, недоговаривал, глотал концы последних слов:

— Кто я!.. Ясно — паразит. Одно ваше товарищеское… И вообще. Честное слово! Поверьте еще раз! Докажу!.. Вот увидите!

— Докажешь? — перебил его член приемочной комиссии, токарь седьмого разряда Дима Смирнов. — А если за твоей спиной есть которые еще ни разу в коммуне не были? Только мечтают. А ты вот опять только место займешь?

— Да я! Эх! Не сам я! Нутро, нутро!

— У нас у всех нутро ремонтировать надо, — сказал председатель комиссии, мастер цеха Георгий Бутырин. — Только одни сразу честно идут на это, а другие рассчитывают как-нибудь без ремонта — на скорость оборота госспирт — коммуна! И так прогниют, что и ремонтировать невозможно! Ты, брат, тоже, ох, какой гнилой!

— А ты разве не был такой же? — обиженно ответил Шалавый председателю, бывшему своему корешку.

— Кто у тебя был тогда прикрепленный? — спросил Бутырин после раздумья.

— Не было никого… Слаб был и в жизнь натуральную плюнул.

— Ты плюнул, а нам — коллективу — отвечать досталось. Ты думаешь что? Там о каждом человеке помнят, каждым интересуются. Краснеть за тебя пришлось, — горячо говорила девушка, только на днях выдвинутая женским собранием в члены приемочной комиссии.

— Ну, смотри, Саша! Я твой характер знаю… Из-за твоего характера сколько мы с тобой горя еще в прежнее время имели. Смотри же, опять здесь не наделай чего, — сказал Бутырин. — Можешь итти, — добавил он.

— Ну, а как же — слово товарищеское?

— Иди, иди, на собрании услышишь.

Следующей проходила комиссию девушка.

Как обычно, первые вопросы задавал председатель:

— Настоящая фамилия?

— Бубенчикова… Серафима.

— Сколько лет?

— Восемнадцать.

— Чем до прихода занималась?

Серафима скользнула лукавым взглядом по лицам членов приемочной комиссии и, слегка покачиваясь из стороны в сторону и улыбаясь, сказала:

— Воровала.

— Кто тебя выучил?