Книга жизни. Воспоминания и размышления. Материалы к истории моего времени - Семен Маркович Дубнов

Винавера на Захарьевской улице. В том самом кабинете, где мы еще недавно вели политические дебаты в заседаниях Союза полноправия, собирались остатки «регестников» (собирателей ре-гест из исторических актов). Винавер грустно сказал: «Революция оторвала нас от исторических работ, которые мы вели в 90-х годах, — теперь настала пора вернуться к ним».

16 ноября в красивом Александровском зале при синагоге на Офицерской состоялось первое учредительное собрание Еврейского Историко-этнографического общества. Председательствовал М. И. Кулишер. Винавер и я сидели за столом президиума. Сложные чувства волновали меня в этот вечер, когда я должен был приветствовать слишком позднее осуществление мечты молодости, и это настроение сказалось в моей вступительной речи. «Не могу скрыть от вас, — говорил я, — что в этот торжественный момент меня волнует смешанное чувство радости и печали. Радуюсь тому, что наконец возникает учреждение, призванное удовлетворять насущным потребностям нашей национальной жизни; скорблю о том, что так поздно возникает оно, что ядро еврейского народа только сейчас дождалось того, что уже давно имеют меньшие группы его на Западе. В этот момент я не могу не вспомнить об одном неосуществленном проекте 1891 года, проекте очень близком мне, о тогдашнем первом призыве к учреждению Еврейского Исторического общества. 17 лет понадобилось для того, чтобы эта мечта нашей юности воплотилась в дело». Сделав обзор подготовительных работ по истории русских евреев и набросав план предстоящей деятельности вновь учреждаемого общества, я закончил свою речь указанием на симптомы умственного пробуждения в последнее время: возникновение культурных обществ и научных учреждений. «В темные промежутки реакции, — повторил я, — мы должны накоплять духовную энергию для того, чтобы в грядущую освободительную эпоху ее расходовать»[39].

После меня говорил Винавер. Это была одна из его лучших больших речей, замечательная по своему задушевному тону исповеди. Он напомнил о таком лее осеннем вечере в Петербурге 1891 г., когда в собрании молодых еврейских юристов и писателей покойный В. Берман показал только что появившуюся книжку мою «Об изучении истории русских евреев и об учреждении Еврейского Исторического общества»; мой призыв привел к образованию Историко-этнографической комиссии, о работах которой в течение десяти лет Винавер подробно и образно рассказывал. Он говорил, с какою любовью эта группа петербургских интеллигентов занималась собиранием регест из исторических актов по программе моей и профессора Бершадского, как живо обсуждались рефераты в собраниях и как в процессе работы росло в участниках чувство связи с народом, прошлое которого изучалось. Грусть юношеских воспоминаний и недавних политических разочарований звучала в последних словах Винавера: «Я вижу вот рядом со мною сидящего Дубнова, и черед глазами моими лежит все тот же, успевший уже истрепаться экземпляр кирпичного цвета, и кругом все старые друзья-соратники, вместе со мной лелеявшие мечту, которая вот сейчас осуществляется. Мечта скромная, не чета тем, что недавно обуревали нас, но за ней своя особая, бесценная прелесть: она — мечта юности. Воскресают при ее свете и обстановка, в которой зародилась она, и юные порывы, и те скромные деяния, которые дано было свершить нам». С затаенным дыханием слушало собрание задушевную речь Винавера[40], а я сидел завороженный воспоминаниями двух десятилетий, взволнованный исповедью моего современника и соратника. Диссонанс в возвышенное настроение аудитории внесла лишь короткая речь председателя М. Кулишера, который почему-то в этот момент счел нужным расхолодить слушателей указанием на угрожающее еврейству духовное вырождение и вообще как-то иронически отнесся ко всему нашему начинанию. Это, однако, не помешало собранию избрать его по заранее розданному списку в число членов комитета Историко-этнографического общества.

На другой день после собрания я записал: «Оно открылось вчера, это Историческое общество, проект которого я писал ранней весной 1891 г. и опубликовал осенью того же года... Предстоит громадная работа: собирание и издание материалов, издание трехмесячника и отдельных книг, лекции и рефераты... Ах, если бы это было 17 лет назад, как я бы отдался этому, сколько бы сделал! Мечта тридцатилетнего, осуществляемая в сорок восемь лет — не слишком ли поздно?..» Я действительно испытывал нечто вроде чувства человека, которого любимое существо отвергло в юности и вернулось к нему через много лет, когда уже прошло все очарование юной страсти и вставал вопрос: надолго ли?..

Избранный в учредительном собрании комитет Историко-этнографического общества выделил из себя президиум, куда вошли Винавер как председатель, я и Кулишер как товарищи председателя, Ю. Гессен как секретарь. Остальные члены комитета были: из группы «восходовцев» Л. Сев, М. Тривус-Шми и М. Сыркин, этнограф Л. Штернберг, археолог Сальвиан Гольдштейн и молодой историк Марк Вишницер{480}, который незадолго перед тем приехал из Германии и в беседах со мною производил впечатление знатока еврейской научной литературы. Числившиеся в комитете библиотекарь Публичной библиотеки А. И. Браудо, историк по образованию, и литературный критик журнала «Русское богатство» Горнфельд редко посещали наши заседания. Главным делом комитета было издание трехмесячника «Еврейская старина», который я согласился редактировать при помощи комиссии из членов комитета. Продолжение издания «Регест» было поручено Севу и Гольдштейну.

К сожалению, не примкнули к нашему делу некоторые лица, которые могли бы быть ему полезны, как, например, С. М. Гинзбург, редактор еврейского исторического сборника «Пережитое». В этом сборнике, задуманном еще до открытия Историко-этнографического общества, участвовали кроме редактора и С. Цинберг, С. Ан-ский, А. Браудо и я. В нем помещались преимущественно мемуары и документы недавнего прошлого, так что на роль строго научного органа он претендовать не мог. Перед выпуском первого тома «Пережитого» названная группа сотрудников обсудила составленный Гинзбургом проект предисловия, в котором заключался призыв к собиранию исторических материалов и присылке их по адресу редактора сборника. Как раз в эти дни я готовился к учредительному собранию Историко-этнографического общества, которое должно было опубликовать такое же воззвание с целью образовать архив и музей для общего пользования. Я заявил, что теперь, при создании общественной организации с широкой программой деятельности и с фондом для публичного архива, наш частный кружок «Пережитого» теряет значение и должен войти в состав новой организации, во всяком случае не конкурировать с нею. Против моего предложения восстал Гинзбург, который из личной неприязни к Винаверу не хотел работать с ним в одном деле и настаивал на сохранении частного кружка. Тогда я вышел из кружка «Пережитого» с протестом против его антиобщественной тенденции. Частный сборник продолжал выходить даже после того, как большинство его сотрудников перешло в комитет нашего общества и работало в «Еврейской старине».

В начале декабря я открыл серию докладов в Историко-этнографическом обществе. Я прочел реферат на тему «О процессах гуманизации и национализации в новейшей истории евреев»,