Большевики. Причины и последствия переворота 1917 года - Адам Улам

Два заместителя председателя Совнаркома, написал Ленин, должны тратить «девять десятых своего времени на экономические проблемы, а одну десятую на отдых».[468]

У каждого из них должно быть по две стенографистки. Если есть необходимость, следует заказать два диктофона за границей. Заместители занимают равное положение. В случае его, Ленина, отсутствия на заседании первые два часа председательствует Цюрупа, а следующие два – Рыков. Но оба обязаны присутствовать на всем заседании. Если они не могут прийти к общему мнению, решением проблемы занимается Политбюро. Товарищи Цюрупа и Рыков могут покидать заседания по естественной нужде только по очереди. Оба заместителя обязаны регулярно читать «Экономическую жизнь» и внимательно следить за редакторами, которые считают свой журнал скорее «независимым, буржуазно-интеллигентским, чем государственным органом».[469]

Он возлагал на заместителей обязанность бороться против «бюрократизма, волокиты, невыполнения обязательств, нечеткости в работе и т. п.». Средства борьбы: увольнять с работы, отдавать под суд и устраивать показательные суды.

Бедный Ленин. Данным документом он надеялся внести сумятицу в бюрократическую систему. Что бы произошло, если бы заместители выполняли указания наставника? Ответ ясен. Они бы, как два коршуна, наблюдали друг за другом. Удивительное отсутствие ощущения политической действительности, отличавшее Ленина в последний период жизни, явствует из следующего распоряжения: «Заместители должны освободить себя, насколько возможно, от личных встреч с отдельными наркомами… которые отнимают время…» Как мог Цюрупа, который занимал довольно скромное положение в партии, отказать во встрече Сталину или Троцкому, хотя они были просто «отдельными наркомами»? И вообще, как он мог руководить ими? Однако Троцкий отказался стать одним из заместителей председателя Совнаркома. С точки зрения политики чрезвычайно глупый поступок, но указанная Троцким причина звучит довольно убедительно. Все эти заместители заняты только одним: следят друг за другом. Без Ленина Совнарком превратился в «политического импотента»; все решения принимают Политбюро и организационное бюро.[470]

Совершенно очевидно, что неприязнь к «политике» причиняла Ленину множество неприятностей. Ведущий политический деятель, уставший от бесконечных ничтожных ссор внутри ЦК и перепалок, сопровождавших съезды партии, полностью ушел в административно-хозяйственную работу. Для решения любых проблем он предлагал стандартные решения: «привлеките подходящих людей», «наберите сотню сознательных рабочих», «реорганизуйте ГОЭЛРО, чтобы оно получило реальную власть». Он не замечал, что все уже пропитано политикой. И это свидетельствует о его полнейшей изолированности и сильном ухудшении здоровья. Мало было найти «подходящих людей», они еще должны были быть людьми Зиновьева или Троцкого. Часто один чиновник был ставленником одного партийного босса, а его заместитель – ставленником другого. У Ленина просто не хватало сил и времени, чтобы разобраться в окружавших его интригах; не хватало терпения вникать в проблемы своих заместителей и их ставленников. Он терял время по пустякам, оставляя нерешенными основные проблемы.

Очень многое в советском обществе было Ленину не по душе, но практически он уже мало что мог изменить. Революция и Гражданская война способствовали ослаблению семейных уз. Коллонтай, не считая прочих грехов, была активным сторонником свободной любви и не признавала буржуазную мораль. Сексуальный акт, писала она, имеет не больше значения, чем выпить стакан воды. «Но кто хочет пить из разбитого стакана!» – восклицал создатель Советского государства.

Ленин не понимал и не принимал новые тенденции в искусстве. На его обывательский взгляд, роман должен был иметь фабулу, стихотворение – рифму, а картины и скульптуры быть понятными. Искусство было его болевой точкой. Иногда терпение лопалось. Ленин вызывал Луначарского и спрашивал, что это за непонятный кусок мрамора. Статуя Кропоткина, следовал ответ. Тут Ленин не выдерживал. Он лично знал старого анархиста и мог ручаться, что у того была голова и два глаза. Если в прежние дни Луначарский занимался «богоискательством», то теперь он поддерживал и поощрял кубизм, футуризм и прочие измы. Весь этот ужас носил название «пролетарская культура», или, сокращенно, Пролеткульт. Пролеткультовцы с презрением относились к буржуазной культуре. «Мы охвачены бунтарским, необузданным духом. Пусть кричат, что мы разрушители красоты. Во имя нашего завтра мы сожжем Рафаэля, разрушим музеи, расплавим шедевры искусства». В столкновениях с молодыми коммунистами Ленину оставалось только защищать таких «обывателей», как Пушкин и Некрасов, убеждая, что нельзя отвергать то, что совсем не знаешь. Новые кумиры оставляли его равнодушным. Он не является поклонником поэзии Маяковского, сказал Ленин, хотя ему понравилась сатира на прозаседавшихся бюрократов.[471]

Но он понимал, что недостаточно компетентен в вопросах искусства. Эта была еще одна «детская болезнь коммунизма»; пусть Луначарский разбирается с происками и махинациями в художественном мире, которые расцвели в нем пышным цветом. Ленин не мог заниматься всеми проблемами.

Весной 1922 года возникла новая угроза: коммунистическая партия оказалась на грани распада. Причин для этого было много. Погрузившись в административно-хозяйственную деятельность, Ленин отошел от политических проблем, не замечая, как в партии стали возникать отдельные группировки. «Рабочая оппозиция» вновь подняла голову.

Мало того, рядовые коммунисты стали выражать недовольство не только ситуацией, складывающейся в России, но и собственным положением и привилегиями, которые они имели как члены партии. Раньше рядовой коммунист считал себя членом правящей партии и, соответственно, привилегированным членом общества. Теперь ситуация изменилась. его могли уволить с высокого поста в правительстве и в промышленности, как какого-нибудь меньшевика или буржуазного специалиста.

Уязвленная гордость не давала покоя. В тяжелейшей ситуации, когда под угрозой было дело революции, они встали в ряды большевиков. Конечно, многие коммунисты справедливо были наказаны за нарушение дисциплины и бюрократизм. Но многих ветеранов оскорбляло, что с ними обращались как с непослушными детьми, объясняя, что делать и говорить, как себя вести.

Они жаловались, что за короткое время Контрольная комиссия превратилась в настоящий бич. Безобразие, кричали коммунисты, комиссия выпустила кодекс поведения коммуниста. Чиновник комиссии сделал вид, что невероятно возмущен этими жалкими протестами. Они надеялись, что коммунистические моральные принципы будут напоминать буржуазные: сколько можно выпить рюмок водки, какие делать подарки? Рядовые коммунисты, конечно, не знали, что праздники превратились в оргии, принимающий подарки – во взяточника. Теперь все зависело от «Марьи Алексевны» (любого пола), которая заседала в комиссии и внимательно следила за известными революционными ветеранами.

Вызывало возмущение и растущее неравенство в партии на всех уровнях. В первые дни революции секретарь парторганизации был товарищем в прямом смысле этого слова. Если бы он стал вести себя высокомерно, его бы немедленно сняли с должности. Теперь самые незначительные партийные начальники подражали властным манерам Зиновьева и Троцкого. Снова просматривается параллель с царским режимом. В прежние времена продажный или пьющий чиновник рассматривался как допустимое зло. Большим злом являлся фанатичный приверженец порядка, деятельный чиновник. Он строил дороги и школы, но при малейшем неповиновении приказывал пороть крестьян и бросать в тюрьму евреев, нанося вред всем и каждому. Теперь все повторялось. Секретарь местной парторганизации с его страстью совершенствования мира превратился в сущее наказание. Делегаты XI съезда были потрясены рассказом о таком деспоте, который замучил «своих» коммунистов бесконечными партийными собраниями. Каждый вечер товарищам приходилось слушать лекции о Парижской коммуне, русском народничестве 80-х, американском капитализме и т. п. Горе тому, кто посмел бы не явиться или заснуть во время лекции.

Теперь рядовому коммунисту объяснили, что ему следует помалкивать, а не критиковать нэп или работу ЦК. То, что еще год назад казалось немыслимым, теперь воплотилось в реальность. ВЧК активно заинтересовалась деятельностью тех коммунистов, чьи голоса звучали излишне громко. Бывшие члены «рабочей оппозиции» утверждали, что некоторых из них навещали агенты ЧК, прикинувшиеся кем-то из оппозиционеров. Не Коллонтай ли и Шляпников были заинтересованы в создании IV Интернационала?[472]

Агенты-провокаторы использовались для установления связи с меньшевиками и эсерами, но подсылать их к членам партии было неслыханным произволом. В квартирах тех членов ЦК, которые находились в оппозиции, проводились обыски. Перехватывалась почта Шляпникова. Вот мы и оказались на пороге сталинизма.