Гибель советской империи глазами последнего председателя Госплана СССР - Владимир Иванович Щербаков

как рабочий визит по приглашению премьер-министра Великобритании Джона Мейджора, а встречи «семёрки» с советским лидером были назначены до официального открытия саммита, «на полях» и после его окончания.

В. И. Щербаков на встречу в Лондон отправился с передовой группой, за несколько дней до прилёта туда Михаила Горбачёва.

Щербаков В. И.: «На нас с руководителем президентской пресс-службы Виталием Игнатенко возлагалась задача “активно формировать общественное мнение”. Главная идея – “Разрядка в действие”. Потерпите с возвратом долга – и всё будет хорошо. Мы ежедневно встречались с журналистами, общественными деятелями, дали десятки интервью, особо нажимая на тему конверсии, стараясь поразить воображение гигантскими цифрами вывода предприятий и работников из военного производства. Можно добиться и более впечатляющих результатов, говорили мы, если последуют адекватные встречные шаги со стороны западных партнёров.

Работали на совесть, а в душе сомнения скребли».

В СМИ «семёрки» тем временем разгоралась дискуссия по поводу помощи СССР, и позиции были у её участников полярные.

У Владимира Ивановича сложились отношения с канцлером казначейства (министром финансов) Великобритании Норманом Ламонтом. Они много разговаривали, даже однажды завтракали у него дома в семь утра. Что о многом говорит, так как англичане неохотно приглашают гостей в свой дом, который, как известно, – «их крепость».

Щербаков В. И.: «Хорошая семья, двое приёмных детей, утром жена вышла в халате и платке, повязанном поверх бигуди, положила на стол батон чёрного хлеба, полбатона копчёной колбасы, ветчину, варёные яйца и сыр. Поставила чайник с кипятком, пакетики чая и кофе, спросила, надо ли что-нибудь ещё, и ушла собираться на работу. Такой быт второго лица в британской политической иерархии (не случайно его дом находился на Даунинг-стрит и непосредственно примыкал к резиденции премьера) сильно отличался от моих представлений, что придало нашим встречам ещё более неформальный характер.

Я разными красками описывал хозяину обстановку в СССР, доказывал правильность нашей программы, но чувствовал, что за живое мои слова его не цепляли. На каждый мой аргумент он отвечал, что понимает, но в свою очередь просит понять, что трудности есть у всех, у них только что прошли почти провальные выборы, и ему нужно максимум сил и средств направить на решение проблем собственной страны. Перебираю варианты, как “достать” министра, по должности фактически вице-премьера, чтобы подтолкнуть его на более активную позицию. Ничего умного в голову не пришло, и опасение, что на “семёрке” нам посочувствуют, но денег не дадут, усилилось».

Стоит заметить, что, по утверждению М. С. Горбачёва, он своё личное послание западным партнёрам с приложениями направил дипкурьерами ещё 11 июня. Бушу его вручил выехавший в Вашингтон Бессмертных. Реакция последовала буквально через 2–3 дня. «Это – фантастическое письмо, – якобы заявил Буш на встрече с журналистами, – хотя у США существуют некоторые разногласия с отдельными его положениями».

В нём было 10 пунктов-тезисов, содержавших оценку происходивших у нас процессов, перспектив политических и экономических реформ в СССР. Таким было его начало: «Мы считаем, что пришло время сделать решительные шаги, предпринять согласованные усилия по налаживанию нового типа экономического взаимодействия, в процессе которого советская экономика могла бы быть интегрирована в мировое хозяйство. Это укрепило бы и позитивные политические процессы в международных отношениях»[224].

Подготовка к лондонской встрече, по словам президента, включала в себя интенсивные контакты с западными руководителями: телефонные разговоры и обмен письмами с Бушем, встречи и беседы с Миттераном, Андреотти, Гонсалесом. Особенно продуктивен был разговор на эту тему с Колем в Киеве. 15 июня Михаил Сергеевич принял президента Европейского банка реконструкции и развития Аттали, 20 июня – председателя Комиссии Европейских сообществ Делора.

И вот 16 июля в Лондон прилетел Михаил Сергеевич. Увидев выходящего из самолёта следом за президентом «шерпа» Примакова, Щербаков понял, что дело осложнилось. В посольстве произошла первая на английской земле встреча узким составом. Горбачёв сказал, что, ещё раз взвесив ситуацию, решил выступать со второй («Черняевской») версией доклада. Попытка Владимира Ивановича даже открыть рот не удалась, сидящий рядом Евгений Максимович крепко сжал его локоть, дав понять, что не время для споров.

Щербаков В. И.: «По окончании короткой встречи выходим с Примаковым поговорить в Кенсингтонские сады – примыкающую к нашему посольству часть Гайд-парка. Долго обсуждаем ситуацию. Оценка одинаковая: при таком раскладе шансы на распад экономики СССР возрастут многократно. Дефолт придётся объявить уже в августе-сентябре, а дальше всё покатится по наклонной. Тут-то и приходит мне в голову мысль, как “достать” министра – надо ему втолковать, что наш дефолт создаст для них ещё большую головную боль, чем для нас. И это может оказаться именно тем аргументом, которого нам не хватало. Мы всё время пытаемся пробудить у партнёров сочувствие к себе и солидарность. А у них другой менталитет и свои заботы. Видимо, стоит дать им понять, что решить наши проблемы для них финансово, а тем более политически, гораздо выгоднее, чем не решить, поскольку “нерешение” способно спровоцировать тяжёлые проблемы уже в его собственной стране, вплоть до отставки его правительства».

Примаков, уловив перемену в настроении коллеги, спросил, о чём он задумался. Щербаков ответил, что хуже всё равно уже не будет, но ввязывать в свою операцию будущего директора внешней разведки ему не хотелось. Вот только, если станет совсем плохо, он рассчитывал хотя бы на неофициальное содействие. На том они и расстались. Вернувшись в гостиницу, Владимир Иванович запросил срочную встречу с министром финансов Германии Тео Вайгелем, с которым много раз встречались на различных мероприятиях и, как ему казалось, они симпатизировали друг другу. Согласие на разговор было получено.

Щербаков В. И.: «Пьём кофе, и я рассказываю Вайгелю, что пришёл предупредить его о скором банкротстве правительства Германии. Я, конечно, сожалею, но, видимо, ничего не смогу сделать. Он удивился и поправил меня, ты перепутал, это СССР – банкрот. Соглашаюсь: в августе наше правительство пойдёт ко дну, но в сентябре – октябре за нами последует Германия».

Дело в том, что Союз должен был вскоре погасить Германии часть займов (в сумме примерно 12 млрд долларов), полученных на основе межправительственных соглашений у частных банков. Кредиты застрахованы государственной компанией «Гермес», имеющей, в свою очередь, гарантию от бюджета Правительства ФРГ. Мы долг отдать не сможем, согласия на реструктуризацию и перенос сроков возврата не имеем, значит, головная боль за наш дефолт станет проблемой и может породить банкротство германского правительства.

В реальности, конечно, процесс был гораздо более сложный, но экономическая суть подобных сделок между государствами именно такова. Технически заёмщиками выступали советские объединения Минв-нешторг и Внешэкономбанк СССР. Выдавали займы крупнейшие немецкие банки, страховку под гарантию