Календарная книга - Владимир Сергеевич Березин

Стаховский бушевал двое суток, отбивался от ему одному видимых воинов с копьями, а потом сунул голову под буровое долото. Какие там озоновые дожди, всё это ерунда, он умер от страха.

Некоторое время оба молчали. Наконец Карлсон сделал неопределённый жест рукой — дескать, не слушайте меня, я понимаю, что это всё глупости, но вы просили пересказать глупости, и вы их получили.

— Вы едете к дальним станциям? Давайте, я с вами? — спросил Раевский.

— Да зачем вам это? Вы слетайте лучше к Мак-Мёрдо, там будет экскурсия на кровавый водопад. Знаете про кровавый водопад? Кровавый водопад все любят.

Они всё-таки поехали к дальним станциям вместе.

Ехали они долго, но с комфортом — и Раевский снова подумал, что корпорации главнее государств. Богаче — это уж точно.

— Всё, что касается льда — не к добру, — вдруг хмуро сказал Карлсон. — Не стоило его трогать, чует моё сердце. Но не мы первые, не мы последние.

— Странно это слышать от гляциолога, — пожал плечами Раевский.

Они заехали на две автоматические станции, что контролировали состояние ледника, Карлсон осмотрел их, сменил какие-то блоки, и спутники повернули назад.

— Видите бугорок? — надевая красные очки, поинтересовался вдруг Карлсон. — Там живёт Сумасшедший Немец.

— На карте ничего нет… — Раевский оживился. — Подъедем, а?

— Сумасшедший Немец не любит чужих. А, впрочем, давайте.

Это действительно было жилищем. Наружу торчала покатая ледяная крыша, смахивающая на северные домики малых народов, называемые «иглу». Раевский видел такие, и даже однажды ночевал в иглу, правда, по туристической программе.

Но это был, конечно, не иглу.

Это была старая станция. Закрывать такие было невыгодно — рекультивация стоила дорого.

Поэтому станции сдавали в аренду малым странам, а теперь и просто частным лицам, со всем мусором, что там накопился.

Карлсон, готовясь выйти на мороз, бормотал:

— Много лет назад здесь тоже жили немцы. Я слышал, что тут часто находили следы их прежних поселений, не этого, нет, совсем старые домики, крохотные — один или два. Рядом с буровой, в вынутых кернах, ледяных цилиндрах, будто мушки в янтаре, находились значки, обломки досок с надписями, что сделаны странным шрифтом, и клочки древних газет. Немцы искали чудесного и были одержимы фантастическими идеями.

Так Карлсон и сказал — «фантастическими идеями» — ах, ну да, Раевский вспомнил: Тайны Ледяных Богов, все слова нужно писать с прописных букв, так текст получается гораздо внушительней.

А уж немцы писали все свои слова с больших букв, это кто бы сомневался.

Сумасшедший Немец жил как раз на месте немецкой станции, и Карлсон сказал, что у них есть подарок для отшельника.

Раевского что-то неприятно кольнуло.

Значит, визит этот не вполне случаен, и крутились они вокруг этой точки, будто насекомые вокруг лампы.

Раевский увидел на флагштоке изодранное полотнище и не сразу понял, что это.

Сперва ему показалось, что это какая-то масонская эмблема, но память услужливо подсказала ему — этот флаг с циркулем родом из ГДР.

Он не видел его много десятков лет, и вот теперь старинный флаг трепетал на металлической мачте посреди антарктического льда.

В доме, похожем издали на сугроб, оказалась мощная шлюзовая дверь и внимательный глаз видеофона над входом. Интересно, сколько людей видел этот глаз за последние лет тридцать.

Карлсон приложил ладонь в рукавице к панели, и они услышали недовольный голос. Как бы хозяин ни относился к этому визиту, неожиданностью он явно не стал — видимо, вездеход засекли камеры наружного наблюдения. Дверь шлюза приоткрылась, и человек внутри сухо кивнул.

Так кивал фельдмаршал Паулюс среди русских солдат — будто птица с высохшей шеей клевала что-то невидимое.

— Я родился в Восточной Германии. Моя фамилия Маркс. Вы знаете, что значит прожить столько лет с фамилией Маркс?

— Представляю, — согласился Раевский. — И я помню, что такое Deutsche Demokratische Republik.

Он действительно это помнил хорошо — не только герб с циркулем.

Немец поглядел на него, и на его лице не отразилось ни удивления, ни беспокойства. Раевский смотрел на него с любопытством, Карлсон, казалось, скучал, а Сумасшедшему Немцу было всё равно.

— Инженеры… А я — старый любитель льда, — спокойно отозвался хозяин и пригласил войти в дом.

Они спускались вниз по лестнице и понимали — дом не ограничивается сугробом, что торчал сверху. Дом был похож на айсберг: внизу вырыто довольно большое помещение, а может, много помещений. Старинная пластиковая отделка изнутри напоминала о великих дизайнерах прошлого — того самого, в котором была DDR, и смешные автомобили, как их — Вагант? Бант? Трабант.

— Чай, — скорее утвердительно, чем вопросительно, произнёс хозяин.

Они заметили, что оторвали его от обеда. На столе стояла плошка с супом, в котором, как медузы, плавали чёрные грибы. Пока он заваривал чай, они осмотрелись. Коробки с сушёными грибами, вермишелью, яркие пакетики, разноцветные брикеты, баночки стояли на полках в гостиной, служившей одновременно кухней, — видно было, что старик поддерживает устойчивую связь с цивилизацией.

Но на столе стояла архаическая аппаратура, похожая на стадо заблудившихся роботов из старинного фильма. В углу мерцала индикатором дверь огромного промышленного холодильника.

Карлсон открыл сумку и достал оттуда буханку русского хлеба. Раевский видел этот пахучий хлеб у них в столовой — но разрезанный на маленькие кусочки.

Немец оживился.

— Я это спрячу. Для меня это экзотика, а для вас — просто часть меню. Знаете, я отношусь к тому поколению, которое голода не застало. Тем не менее, у нас в семье был культ хлеба.

— Я сам вздрагиваю, если вижу брошенный хлеб, — согласился Раевский. — Но у нас в этом ещё больше истории. Войны, голод. Хлеб у нас был пайком, иногда единственной составляющей пайка. К тому же наши вожди писали о хлебе книги.

Раевский чуть покривил душой — человека, что писал о хлебе, никто не звал вождём. Его звали длинно и одновременно посмеивались над этим длинным званием. Хотя сам Раевский ещё учил в школе книгу, которая начиналась со слов «Есть хлеб, будет и песня!»

— Ну, в общем, да, — подытожил он. — Мы последнее поколение, которое воспринимает хлеб в библейском смысле. Его нельзя выкинуть.

— Именно так, — согласился Маркс. — Его нельзя выкинуть, можно лишь отдать птицам. В библейском смысле, точно… Вы ведь недавно здесь? Здесь вообще много библейского. А будет ещё больше.

Раевский с Карлсоном переглянулись.

Они пили резко и пряно пахнувший чай, кажется — натуральный.

— Я здесь живу, у меня тут библиотека, исследования, — вдруг сказал хозяин. — Я тоже, можно сказать, геолог. Только занимаюсь льдом, одним словом, гляциолог. Малоинтересные публике задачи, правда…