Византийское государство и Церковь в XI в.: От смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина: В 2–х кн. - Николай Скабаланович

Теперь спрашивается, насколько пастыри Церкви сами удовлетворяли своему назначению, по крайней мере, сознавали ли они всю высоту долга и стремились ли к его выполнению?

Тяжелы были условия, при которых приходилось тогда действовать пастырям Церкви. Церковь испытывала на себе все последствия доведенного до крайности своего союза с государством. Представители ее, начиная с патриарха и кончая низшим клиром, находились, можно сказать, в порабощении у деятелей государственной власти. На патриарший престол возводились лишь угодные императорам лица, которые по своему характеру, умственным и нравственным качествам обещали быть послушным орудием императорской воли. Если только патриарх не оправдывал ожиданий императора, он был низлагаем по административному распоряжению, или его заставляли отречься от престола как бы добровольно, а в действительности по принуждению. Как шатко было положение патриархов, видно из того, что из 42 патриархов, занимавших Константинопольский престол с конца IX до начала XIII в., почти половина, а именно 19 были низведены с престола без достаточных причин и помимо законных формальностей, по распоряжению высшей государственной власти. Каково было положение простых епископов по отношению к светской власти, можно судить по тому, что они не только императоров, но и государственных сановников должны были приветствовать земными поклонами, сплошь и рядом не имели средств содержать прислугу, так что двери должны были отпирать и запирать сами, а если перепадал на их долю лишний грош, то они должны были закапывать его в землю, так как государство не освобождало их от податей, а царские сборщики не церемонились при взимании денег. О низшем духовенстве и говорить нечего. Нечего также говорить, как незначителен был авторитет выдвигаемых ими религиозно-нравственных начал, если даже исконные церковные законы не могли иногда устоять перед государственным произволом, если открыто, на юридической почве проводился принцип, что «в тех случаях, когда государственный закон оказывается целесообразнее церковного, первый должен быть предпочтен последнему» (7-я новелла Льва Мудрого). Государственный же закон, в свою очередь, должен подчиняться императорской воле, «так как лица, которым вверено от Бога управление миром, стоят выше законов своих подданных» (109-я новелла Льва Мудрого).

Несмотря, однако же, на неблагоприятные условия, из среды предста. вителей Церкви выступали поборники благочестия, у которых чувство долга и сознание ответственности перед Богом брали перевес над житейским расчетом и страхом перед сильными мира сего, которые бестрепетно возвышали голос с обличением и вразумлением. Константинопольские патриархи, не все конечно, но лучшие из них, подавали в этом отношении пример подведомому духовенству. Они брали на себя нелегкий труд исправления царских нравов, когда цари предавались невоздержности, нарушали брачные узы, попирали договоры и клятвы. При Константине Мономахе такой труд нес знаменитый патриарх Михаил Керулларий, Невоздержность Мономаха, его легкомысленное отношение к договорам служили предметом частых обличений патриарха; несмотря на недовольство императора, он, бывало, учащал свои визиты во дворец и заводил речь об одном и том же до тех пор, пока наконец император не сдавался В 1047 году против Константина Мономаха поднял мятеж его родственник Лев Торник. Когда мятеж был подавлен и все стали покидать Торника, он с одним из сохранивших верность сподвижников, Иоанном Ватацей, искал спасения в храме. Им от имени царя дано было клятвенное •обещание, что на личность их не сделано будет никакого посягательства. Они тогда сдались и были приведены в Византию. При виде их в Мономахе забушевала ненависть и он велел их ослепить, что и было исполнено. Керулларий, получив известие, что император, забыв договор и клятву, отдал такой постыдный приказ, поспешил на помощь обманутым. Торника и Ватацу ему не удалось спасти от ослепления, однако же его укоры и угрозы подействовали на императора, и многие другие мятежники были пощажены.[2956]Так вел себя этот патриарх, доблестный защитник православной истины и христианской нравственности, несмотря на то, что он понимал, к чему его смелость может повести. Впоследствии он сделался жертвой своей отваги и непоколебимости. Когда он выступил с обличением против Исаака Комнина по поводу секуляризации церковных и монастырских имуществ, грозил при этом императору даже епитимьей,[2957] то был низвергнут с престола. При Михаиле Палеологе по следам Керуллария пошел патриарх Арсений. Михаил Палеолог, будучи женат на Феодоре, прельстился Анной, дочерью Фридриха, короля Сицилийского, и вдовой императора Иоанна Дуки. Так как Анна не поддавалась на его искательства, то Михаил разными софистическими соображениями, в которых фигурировали и стратегические расчеты, и государственная польза убедил себя и желал убедить других в необходимости развестись с Феодорой и жениться на Анне. Царица Феодора, узнав об этом, обратилась ^патриарху Арсению с просьбой о защите. Патриарх сделал царю строгое внушение, опроверг его аргументы, укорял за попрание божественных законов и в заключение грозил отлучением от Церкви. Это так подействовало на императора, что он отказался от своего намерения и отослал Анну в Сицилию.[2958] Трагичнее окончилось дело по поводу Иоанна Ласкариса. Когда во внимание к малолетству наследника престола Иоанна Ласкариса был избран ему соправителем Михаил Палеолог, оба царя дали клятвы не замышлять никакого зла друг против друга, и клятвы изложены были в формальном акте. Как бы поручителями ненарушимости этой клятвы явились вельможи, которые в верноподданническую присягу обоим царям включили обещание противодействовать тому из них, который бы вздумал нарушить клятву. Между тем Михаил Палеолог, более или менее упрочившись на престоле, постепенно стал отодвигать Иоанна Ласкариса на задний план и кончил тем, что повелел его ослепить. Уже пренебрежительное, вопреки договору, отношение Михаила Палеолога к Иоанну Ласкарису сильно возмущало патриарха Арсения, так что он пришел даже к решимости отказаться от патриаршества. Когда же относительно малолетнего Иоанна был выполнен последний акт жестокости и вероломства, Арсений отлучил виновника этого преступления от Церкви. Много усилий употребил и даже к хитростям прибегал император, чтобы заставить патриарха снять отлучение. Тот оставался непоколебим, требуя, чтобы император прежде раскаялся и на деле загладил свой поступок относительно Иоанна. Арсений был низложен, а все-таки разрешения не дал,[2959] но за него дали другие (при патриархе Иосифе).

Для противодействия грубости, жестокосердию и несправедливости со стороны светского правительства у Константинопольских патриархов было в распоряжении старинное право печалования. Преимущественно оно употреблялось в сфере дел судебных и служило средством проведения в жизнь суда милостивого, проникнутого чувством сострадания и любви к ближнему. Некоторые патриархи известны тем, что очень дорожили правом печалования и постоянно его практиковали. В XI в. в особенности патриарх Иоанн Ксифилин заботился о том, чтобы это право не оставалось бесплодным. Он постоянно обращался с ходатайствами к правителям и судьям, особенно же к царю: несправедливость, допущенная царем, вызывала с его стороны слово осуждения; если он хлопотал о чемнибудь у царя, то делал это с настойчивостью и до тех пор не успокаивался, пока не получал удовлетворения.[2960] В конце XI в. (1079 г.) при патриархе Косьме патриаршее право печалования за осужденных и сосланных преступников было оживлено и до известной степени регулировано. Так как возможны были случаи, и действительно бывали, что царь совершенно забывал о некоторых ссыльных и те долгое время влачили жалкую жизнь без надежды на помилование, то император Никифор Вотаниат на будущее время постановил, чтобы Константинопольский патриарх регулярно три раза в год, раз через каждые четыре месяца, напоминал о ссыльных царю, дабы царь, по долгу справедливости и для душевного своего спасения, мог возвратить на родину тех, которые, по его убеждению, окажутся понесшими достаточное наказание, и оставлял в ссылке лишь тех, которых найдет недостаточно еще наказанными.[2961] Это трехкратное патриаршее печалование не исключало для патриарха возможности, сверх того, ходатайствовать по частным случаям, так что из последующего времени мы знаем факты, когда по ходатайству того или другого патриарха отворялись темницы, освобождались из оков многие заключенные, возвращались в отечество сосланные и давалось помилование осужденным.[2962] Особенное развитие право печалования получило при патриархе Иоанне Векке. Император Михаил Палеолог дал этому патриарху возможность широко применять свое право, и Векк чуть не каждодневно являлся с ходатайствами. Он разделил своих несчастных на два класса; на осужденных за действительные проступки, ищущих помилования, и на подвергшихся суду невинно, ищущих справедливости. За тех и других он одинаково ходатайствовал, причем делал доклады царю изустно и был чрезвычайно настойчив. Однажды он настойчивость свою довел до того, что когда царь не соглашался удовлетворять просьбе, патриарх бросил к его ногам жезл и отправился в монастырь, показывая тем, что в случае неисполнения просьбы он откажется от патриаршества. В другой раз патриарх, после многих неудачных попыток ходатайства за одного осужденного, воспользовался случаем, когда царь в день великомученика Георгия находился в Манганском монастыре за патриаршей службой. Патриарх вышел, после службы, для раздачи антидора, царь, как водится, подошел и протянул руку. В эту минуту патриарх, взяв частицу антидора. прежде чем вручить ее царю, стал печаловаться за того же осужденного, доказывая, что святой хлеб самому царю послужит в осуждение, если он не даст помилования. Царь просил не конфузить его перед народом, дать антидор, но со своей стороны не соглашался на помилование. Патриарх все настаивал — и разгневанный царь повернулся и ушел с пустыми руками, сказав при этом: «Мы не праздновали праздника». Этот случай побудил императора ввести некоторые изменения в праве печалования, а именно: патриарху воспрещено было каждый день докучать царю, для этого был избран один день в неделю (вторник); кроме того, патриарху предоставлено ходатайствовать в этот день не изустно, но письменно, делая представления императору на бумаге, на которой особый чиновник должен был писать императорские резолюции.[2963]