Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары. - Арсений Несмелов

— А что сделали с мертвецом?

— Он остался на берегу. Потом его съели собаки и волки.

— Его платье осмотрели, обыскали его?

— Я не знаю, но, наверное, так сделали. Теперь все боятся этой горы. Рыбаки видели, как мертвец бегает по берегу и воет. Разве вы хотите идти к Ламозовой могиле? Я боюсь туда.

— О нет, Верочка, — ответил по-русски Антоша. — Туда незачем. Пойдем потихоньку обратно.

Шли назад так же медленно. Когда снова подошли к кустам в воздухе задышало уже предвечерней прохладой и нежно зарозовели обращенные к западу края медлительных облаков.

— Хочешь, посидим? — предложил Скрябин.

— Хочу, — теперь уже правильно поставив ударение, ответила Вера.

Сели на камни, ногами под высокий берег. Девушка затихла, поза ее выражала покорность, может быть, ожидание. В руке всё еще был жидкий букетик полевых цветов; она то и дело поднимала его к лицу. Глаза она прятала, потупилась.

Молчал и Скрябин. Он чувствовал, что девушка ждет от него мужской нежности — поцелуя, объятия, и его влекло к ней. Но мысль о том, что его товарищ по-настоящему влюбился в девушку и хочет сделать ее своею женой, останавливала его, хотя безошибочный инстинкт подсказывал ему, что он может сделать сейчас с Верой всё, что захочет, что она и сама желает этого.

«Нет, нет!» — словно чураясь, повторял про себя Скрябин, отрывая глаза от покорно и грустно склоненного профиля Веры. Видимо, и девушка в какой-то мере поняла, что в душе Скрябина что-то происходит. Она искоса, украдкой, взглянула в его лицо. Тот усмехнулся криво, пожевал губами. И вдруг запел. Запел о Степане Разине и персидской княжне, брошенной им со струга в набежавшую волну.

У Антоши был хороший баритон, и петь он умел. Конечно, Вера впервые слышала русскую песню и красивый, сильный мужской голос; не понимая слов, но очарованная звуками, она теперь во все глаза смотрела на молодого человека.

— Хорошо? — спросил тот, окончив петь. — Понравилось? — И глаза его были грустны.

— Хо! — вся потянувшись к молодому человеку, страстно ответила девушка.

И тогда Скрябин нежно обнял ее и поцеловал. И хотя, целуя, он чувствовал, как мягкий влажный рот девушки раскрылся под его губами, темное вино страсти не закружило его голову. Он сейчас же поднялся и повел Веру домой.

Но теперь девушка уже сама взяла Скрябина за руку. Ее лицо сияло радостью, и она, весело болтая, держалась теперь совсем свободно, словно первый же поцелуй уничтожил между нею и молодым человеком какую-то преграду, еще недавно отделявшую их друг от друга.

В зарослях кустарника встретились с Яшкой. Он шел быстро, и Антоша с Верой почти столкнулись с ним на повороте тропы, так что всем троим пришлось остановиться.

Опять, как и при первом знакомстве, Яшка, увидев Скрябина покорно сложил руки на груди, заприседал и стал согбенно кланяться. Лицо у него было испуганное, встревоженное; светлые ресницы мигали часто-часто…

— Ты что? — спросил Скрябин.

— Моя так, моя Верка смотри, — залепетал он. — Моя думал, где его ходи?

Молодой человек перевел взгляд на Веру. Та враждебно смотрела на парня, усмехаясь. Антошу поразил ледяной оттенок ее голубых глаз, так тепло сиявших за минуту перед тем. Взгляд ее стал безжалостным.

— Жених? — улыбнулся Скрябин.

— Нет! Пуе! — высвободив руку из руки спутника и резко рубнув ею, ответила девушка. — Совсем нет! Он говори, всегда говори, много говори, что люби меня есть. Моя не надо, моя не хочу! Тьфу! — и, раскрасневшись от гнева и досады, Вера плюнула на землю и топнула по плевку ногой.

— Ого! — изумился Скрябин. — Так вот ты какая? Ну, идем, идем!

И, снова взяв девушку за руку, — рука эта теперь дрожала, — он повел ее по тропе, думая о том, что и в этом жалком мирке двух-трех десятков окитаившихся русских людей не всё ладно — влюбляются, мучат друг друга, страдают; и что он с Сашкой — и, главным образом, именно он — своим появлением среди них только осложнили жизнь этого несчастного мирка. Скрябину стало искренне жаль большого, сильного и, видимо, очень хорошего русского парня в китайском одеянии, покорно и грустно плетущегося позади них. И зачем только он пошел на эту прогулку!

Так, в молчаньи, они и дошли до деревни. Скрябин сразу прошел в фанзу, Вера же с Яшкой остались во дворе. Но Сашки на постоялом дворе не оказалось. Федосья сказала, что он незадолго до этого отправился к Марковне.

VI

Жестоко досадующий на себя за прогулку с девушкой, а в особенности за пение свое и поцелуй, и заскучав в обществе Федосьи и ее сумрачного мужа, молодой человек, узнав, что фанза Марковны находится неподалеку от постоялого двора, решил тож отправиться к этой примечательной старушке.

— А и побывайте! — одобрила Федосья его намерение. — Вот Верка вас и проводит. Проводи их, Вера, до Марковны.

Скрябину не хотелось, чтобы Вера его провожала, но делать было нечего, да и девушка вся просияла от этого приказания матери. И они пошли по уже завечеревшей деревенской улице под засиневшим небом с искорками первых звезд.

Хотя вечер только что начался, деревушка уже засыпала. Лишь кое-где золотисто желтела от зажженного изнутри света промасленная бумага в окошках фанз. В отдалении — на окраине селения, должно быть, — лениво лаяла собака. Тишина как бы придавила деревушку, и в то же время она была не полной, а насыщенной мелодичным, серебряным звоном каких-то ночных насекомых, кузнечиков или цикад — звоном, льющимся из каждого куста, из каждого пучка травы.

От глухого унылого лая и от звона этого у Скрябина стало нехорошо на душе — словно лихорадка звенела в ушах. Ему стало тоскливо. Чувство неприкаянности, бездомности и вообще ненужности своего бытия и прежде часто посещало его душу, возникая неожиданно, вызываемое самыми различными и как бы незначительными впечатлениями; молодой человек приписывал это неврастении. Но едва ли это было только болезнью — разве многолетнее беженство не может и само по себе породить мысль о бессмысленности такого существования, особенно здесь, в этой притаившейся под темным небом деревеньке, в которую долетает ветер с сибирских сопок, из сибирской тайги?

И под звон насекомых, аккомпанирующий томлениям сердца, Антон Петрович сказал по-китайски:

— А ведь всё это очень нехорошо, Вера!

— Шима? — спросила она, повернув лицо к Скрябину и блеснув на него глазами и белизной зубов улыбающегося рта.

— Всё! — повторил молодой человек. — И Яшка этот, и Саша мой, и сам я.

— Почему? — удивилась девушка и вдруг, беря молодого человека за кисть руки, сказала по-русски: — Нет, ваша очень хорошо есть. Шибко хорошо! Туда хочу? — и она свободной рукой указала на проход между фанз на огороды, в поле.