Том 9. Критика и публицистика 1868-1883 - Михаил Салтыков-Щедрин

ОЗ, 1868, № 12, отд. «Новые книги», стр. 256–258 (вып. в свет — 11 декабря). Без подписи. Авторство указано В. В. Гиппиусом — Z. f. sl. Ph., S. 184; подтверждено на основании анализа текста С. С. Борщевским — изд. 1933–1941, т. 8, стр. 505.

Автором «Воспоминаний прошедшего» был И. В. Селиванов — один из представителей дворянской интеллигенции 40-х годов, проделавший характерную эволюцию от сочувствия Герцену, с которым он встречался за границей в 40-х годах, и революции 1848 г., которую наблюдал в Париже, через либеральное обличительство — к активному участию, в качестве русского чиновника, в проведении правительственной политики в Польше после усмирения восстания 1863 г. (подробнее см. в сообщении Б. П. Козьмина «И. В. Селиванов и его письмо из революционной Франции 1848 г.». — ЛН, т. 67, М. 1959).

Широкой известностью пользовались в свое время «Провинциальные воспоминания» Селиванова, в которых «обличалось» русское чиновничество; они печатались в 50-х годах на страницах «Современника» (отд. изд.: ч. 1 — 1857 г.; ч. 2 — 1858 г.; ч. 3 — 1861 г.). Этим «воспоминаниям» Чернышевский дал такую характеристику: «Плохо, разумеется, со стороны таланта и ума, но эффектно и выгодно по своей резкости»[121]. В 50 х годах имя Селиванова как литератора «обличительного направления» упоминалось нередко рядом с именем Салтыкова — автора «Губернских очерков».

«Воспоминания прошедшего» уже решительно отличались от «Провинциальных воспоминаний», о чем свидетельствует хотя бы предисловие, приводимое Салтыковым в его рецензии. Салтыкову, конечно, был известен и факт службы Селиванова в Польше, что также могло повлиять на характер его отзыва.

Вот и еще старичок… — Рецензия на «Воспоминания прошедшего» И. В. Селиванова была напечатана в «Отечественных записках» непосредственно после рецензии на роман И. И. Лажечникова «Внучка панцырного боярина».

Говорят, что юмористы наши нередко впадают в преувеличения и что, например, повествования г. Щедрина о разных губернских помпадурах и помпадуршах представляют некоторые юмористические излишества, ни для кого будто бы несомненные. — В таком духе высказался о «Старой помпадурше» (ОЗ, 1868, № 11) Ф. Толстой в письме к Некрасову (см. прим. к названному очерку в т. 8 наст. изд.; а также статью и публикацию К. И. Чуковского «Ф. М. Толстой и его письма к Некрасову». — ЛН, т. 51–52, М. 1949). Подобные характеристики сатиры Салтыкова появлялись и в печати. Так, например, М. Загуляев писал в обозрении «Столичная жизнь» о «Новом Нарциссе»: «Г-н Салтыков представляет нам преувеличенную до невозможности карикатуру <…> земских собраний» («Всемирный труд», 1868, № 2, стр. 132–133 второй пагинации).

…некоторые помпадуры сами о себе и притом самым серьезным образом писали такие юмористические сочинения, перед которыми бледнеет самая резкая русская юмористика… — Возможно, Салтыков говорит здесь о печатавшихся в 1864–1865 гг. в «Русском вестнике» Каткова знаменитых «Записках» Ф. Ф. Вигеля, отец которого был пензенским губернатором в конце XVIII в., а сам Вигель бессарабским вице-губернатором и градоначальником в Керчи. В начале 1868 г. Салтыков пародировал «Записки» Вигеля в «мемуарах» отставного помпадура («Старый кот на покое»). Может быть, речь идет и о воспоминаниях И. И. Лажечникова, бывшего тверского и витебского вице-губернатора, — «Беленькие, черненькие и серенькие» (1858). Одна из тем записок Вигеля и Лажечникова — «помпадурство» (Вигель писал, например, об одном из губернаторов: «…добрый и честный князь завел свою мадам де Помпадур». — Ф. Ф. Вигель. Записки, том первый, М. 1928, стр. 59). О «Записках» Вигеля как одном из источников «Истории одного города» см. в комм. в т. 8 наст. изд.

Меж двух огней. Роман в трех частях М. В. Авдеева. С.-Петербург. 1869*

ОЗ, 1869, № 1, отд. «Новые книги», стр. 94-105 (вып. в свет — 12 января). Без подписи. Авторство указано В. В. Гиппиусом — Z. f. si. Ph., S. 184; подтверждено на основании анализа текста С. С. Борщевским — изд. 1933–1941, т. 8, стр. 505–508.

Уже после первой повести М. В. Авдеева «Варенька. Рассказ Ивана Васильевича», составившей вместе с «Тетрадью из записок Тамарина» и повестью «Иванов» роман под названием «Тамарин» (С, 1849–1851), за автором установилась репутация талантливого, но несамостоятельного рассказчика, легко поддающегося влиянию чужой манеры (о Тамарине как слабой «копии» Печорина писал, например, Чернышевский в рецензии 1854 г. на «Романы и повести» М. Авдеева). После появления следующих произведений Авдеева, в особенности романа «Подводный камень», эта репутация укрепилась, только в качестве образца, которому Авдеев подражает, чаще всего назывался теперь Тургенев. С появлением нового романа Авдеева «Меж двух огней» бедность его таланта обнаружилась еще нагляднее.

Не ограничившись изображением, в тургеневской манере, психологии любовной «страсти» (как это было, например, в «Подводном камне»), автор вознамерился нарисовать обширную картину «интереснейших общественных компликаций» (противоречий) периода крестьянской реформы[122]. Однако обращение Авдеева к социальной проблематике оказалось неудачным. Авдеев, как сказано в настоящей рецензии Салтыкова, «не воспользовался ничем из богатого материала, который находился у него под руками». Именно на этом основании, по-видимому, и было отклонено предложение Авдеева о публикации романа «Меж двух огней» в «Отечественных записках»[123] (роман был напечатан в «Современном обозрении», 1868, №№ 1–3).

Анализ «итогов» десятилетия реформ составлял одну из центральных тем публицистики Салтыкова конца 60-х годов («Признаки времени», «Письма о провинции», «Итоги»). И в рецензии на роман Авдеева Салтыков определил свою позицию в этом вопросе. Говоря о «резкой черте, которая круто заканчивает едва начатое и начинает вновь едва законченное», черте, которая сама по себе уже была своего рода «итогом», Салтыков безусловно имел в виду события 1862 г., положившие предел эпохе общественного подъема, связанной с крестьянской реформой. «Упразднение крепостного права» Салтыков рассматривал, в отличие от либералов, «охранителей современности» (см. статью «Человек, который смеется»), лишь как начало и условие дальнейших преобразований, но не как единственную цель и завершение их. Тяжелое положение России в конце десятилетия реформ он объяснял неустраненным владычеством крепостных отношений во всех сферах жизни, фактическим возвратом к «едва законченному», то есть обстоятельствам и порядкам дореформенного времени.

С этой точки зрения следовало бы, по мнению Салтыкова, подходить и к уяснению «нравственной и умственной смуты», охватившей русское общество в годы реформ. Это Авдеевым не сделано. Салтыков не мог согласиться и с идеализацией «деятелей» вроде главного героя романа Камышлинцева и их якобы «большого дела». Признавая субъективную честность («горячность») этих деятелей, Салтыков не мог не увидеть в них еще одну разновидность типа «гулящего русского человека». Действуя «бессознательно», бросаясь «на защиту подробностей и частностей», они не в состоянии понять «ни общего смысла дела, ни тех выводов, которыми оно так богато». Общий же смысл дела состоял не только в формальном освобождении крестьян, но в освобождении всей русской жизни. Сама позиция Камышлинцева между крепостниками и сторонниками «хирургии» (таковым в романе выступает студент-нигилист Благолепов), то есть позиция «меж двух огней», была глубоко чужда Салтыкову.

Столь же иронически, как «большое дело» Камышлинцева, трактует Салтыков и его «большую любовь». Напомнив читателю о романе Боборыкина «Жертва вечерняя», он приравнивает «пошлую теорию отношений мужчины к женщине», рекомендуемую Авдеевым и его героем, к «учению о безделице». Это «учение» незадолго перед этим Салтыков сатирически охарактеризовал в статье «Новаторы особого рода», написанной именно по поводу «Жертвы вечерней».

…приобрел популярность в той низменной среде… — Камышлинцев, в период проведения реформы, был членом специально созданного органа — так называемого «губернского присутствия по крестьянским делам», куда могли обратиться со своими нуждами крестьяне. «К Камышлинцеву, — пишет Авдеев, — все чаще и больше потянулось разных зипунов, сермяков и засаленных сюртуков, между низшими слоями утвердилось убеждение, что Камышлинцев, Митрий Петрович, за нас!»

…у Ольги, как выражается г. Боборыкин, есть «перси». — См. статью «Новаторы особого рода» в наст. томе, стр. 39.

Мещанская семья. Комедия в четырех действиях М. В. Авдеева. (Бенефис г-жи Жулевой 17 января)*