СОЧИНЕНИЯ В ДВУХ ТОМАХ. ТОМ 1 - Клод Фаррер

Посредине — фонтан, кругом кипарисы. Мечеть покрывает тенью весь двор. Здесь бесконечно тихо и прохладно.

Леди Фалклэнд садится на ступеньку у подножия колонны и берет у меня мешочек из желтой бумаги.

— Здесь финики, пастила из фисташек и что-то еще. Вы устали? Мы много прошли, а мостовая здесь очень плохая.

Я не устал. Мы грызем сладости и молчим. Вокруг тишина. Мне кажется, я способен был бы целые часы и дни просиживать во влажной тени этого мусульманского монастыря без замков и решеток. Леди Фалклэнд положила голову на руку, которой опирается о свое колено, и о чем-то задумалась. Я не могу уловить ее мыслей…

Вдруг она спохватывается и смотрит на свои часики.

— Боже мой! Четыре часа. Пойдемте скорее!..

Я задаю тревожный вопрос:

— В котором часу отходит последний пароход? Ведь вам надо вернуться в Канлиджу?

— Конечно, надо. Последний ширкет отходит в четверть десятого… приблизительно в шесть с четвертью. Но сегодня он не останавливается в Канлидже. Он идет вдоль европейского берега.

— Ну, так как же?

— Я поеду в Иеникей и там сяду в лодку. Я вернусь очень поздно, и у меня останется всего четверть часа на то, чтобы переодеться. Вы знаете, ведь за обедом мы непременно в открытых туалетах… В четверть часа я не успею одеться, сядут за стол без меня, и, когда я войду, меня встретят всякими неприятными словами. Но я все это предвидела в моей сегодняшней программе дня, и поэтому не огорчайтесь.

Мы идем быстро, и Селимье Джами уже далеко. Перед нами тянутся маленькие улочки, еще более сельские по виду, чем раньше. Здесь дома расставлены редко и разделены обширными садами.

— Я надеюсь, — шепчет леди Фалклэнд, — что мы найдем экипаж в Эдирнэ-Капу…

Эдирнэ-Капу — Адрианопольские Ворота — перед нами: большой разрушенный свод, прикрывающий огромное каменное сооружение, совершенно замаскированное кучей лавчонок. Мы проходим под сводом. Солдаты сидят на пороге гауптвахты и любуются подсолнухами и вьюнком в своем саду.

За аркой — круговая дорога, ров, откос, настолько древние, что от них остались одни только следы. Дальше — холмистая равнина, усеянная кипарисами, широкая, бесконечная…

Великая стена Стамбула уже позади. Огромные руины зубчатых амбразур и башен тянутся к северу и к югу до горизонта.

— Пойдемте, пойдемте… Поздно.

Мы идем к равнине кипарисов. Проходим небольшой мост, перекинутый через ров, и спускаемся по откосу в пыльную траву. Вот и равнина…

Это — кладбище. У подножья едва колеблемых ветром вековых деревьев — тысячи и миллионы гробниц, новых, свежевыкрашенных и позолоченных, старых, побелевших или почерневших от солнца и дождей, гробниц древних, разрушенных, источенных, опрокинутых; все они жмутся друг к другу и сливаются в недвижную массу. Надгробные столбики, прямые, косые, лежачие, напоминают бесчисленное войско, внезапно окаменевшее в пылу битвы.

Мы идем под кипарисами, шагаем через плиты и камни. Все это прикрыто высокой травой, и я часто спотыкаюсь о невидимые препятствия.

Древний столбик, покосившийся настолько, что тюрбаном касается самой земли, прислонился к стволу фисташкового дерева. Леди Фалклэнд садится на него и дает мне место рядом.

— Вот… Я хотела вам показать турецкие кладбища. Видите, Турция со своим абсолютным монархом-султаном, своим деспотическим кораном — единственная свободная страна на земле. Даже мертвецов здесь не запирают; их не окружают высокой оградой и толстыми решетками, как это делают с христианскими покойниками. Они спят там, где им хотелось; на их усталые кости не наваливают тяжелых камней.

Я не проронил ни слова с тех пор, как мы покинули двор Селимье Джами. Но здесь, мне кажется, можно высказать то, что уже давно у меня на душе:

— Сударыня… Мне хочется вас отблагодарить…

— За что?

— Во дворе мечети вы сказали мне то, чего, конечно, не доверили бы первому встречному… Когда вы намекнули на тот тягостный прием, который ждет вас сегодня дома. Я глубоко тронут этим доверием, и вы правильно угадали во мне друга.

Она не краснеет и без всякого жеманства прямо смотрит на меня задумчивыми глазами.

— Да, правда: не знаю почему, но я вам доверяю.

Она улыбается невеселой улыбкой.

— О, не думайте, что я вам оказываю большую милость, свободно говоря с вами о моих домашних неприятностях. Все это до мельчайших подробностей знает весь Константинополь, комментирует, осуждает и радуется, что нашел тему для сплетен. Признайтесь, вы сами приезжий, разве вы этого не знаете?

Я признаюсь молчаливым кивком. Через мгновение она говорит мне, кладя свою руку на мою:

— Только вы не комментируете, не осуждаете и не насмехаетесь; значит, наоборот, я должна благодарить вас.

Она поднимается. Мы делаем еще несколько шагов по мрачной равнине. Вдруг она останавливается и показывает мне одну могилу.

Могила женщины: на ней нет лепного тюрбана. Краски и позолота почти стерлись на мраморе памятника…

— Видите? Вы умеете читать турецкие надписи? Нет? Я тоже не умею. Я знаю одни только цифры. Но этого достаточно, чтобы уловить самое главное в этой эпитафии… Женщина, покоящаяся здесь, умерла в тысяча двести девяносто седьмом году геджры, то есть двадцать лет назад. И… Ей было двадцать два года… Это год смерти Азиадэ, но, конечно, это не ее могила. Никто не знает, где Азиадэ погребена — к счастью!.. Представьте себе, что агентство Кука ведет к ней караваны туристов? Но может быть, здесь покоится другая турчанка, которую знала и любила Азиадэ? И вот я, так часто проливавшая слезы над грустной судьбой женщины, которой смерть не дала увидеть друга, я приношу цветы этим двум теням; и думаю, что в том мире, где они теперь, они любовно делят между собой эти цветы…

У меня нет никакого желания улыбнуться. Леди Фалклэнд отколола с корсажа несколько фиалок и кладет их у подножия надгробного камня.

— Женщины гораздо лучше понимают друг друга, чем это обыкновенно думают… За исключением…

Она колеблется, смотрит на меня, низко опустив глаза, с полуоткрытыми губами, из-под которых видны зубы.

— За исключением одного случая, когда одна из них очень зла и хочет из алчности и гордости отнять сына у другой…

Уже давно пробило пять часов, а мы только подходим к Адрианопольским Воротам. Там стоят три арбы, три грязных телеги, держащиеся бог весть на чем. Леди Фалклэнд вступает с арабаджи в сложную дискуссию, в которой, как мне кажется, разбираются вопросы времени и расстояния. Наконец, соглашение достигнуто, и через минуту мы бешеной рысью несемся по отчаянной мостовой маленьких улиц. Железный обод колеса стучит по ней, как молот по наковальне. Оглушенная леди Фалклэнд закрывает уши руками. Я вижу сквозь кисею рукавов чистый рисунок хрупких детских ручек.