Команда скелетов - Стивен Кинг

Потом позвонил мой начальник, Джим Доуган. Не могу ли я заглянуть к нему? Я поднялся в его кабинет к десяти утра, чувствуя себя в лучшем виде и всем своим видом это демонстрируя.

Я сел и спросил, чем могу быть полезен. Не буду говорить, что имя Рега Торпа не приходило мне в голову: то, что мы заполучили его рассказ, было для «Логанса» огромной удачей, и кое-кому полагались поздравления. Поэтому можете себе представить, как я был ошарашен, когда он придвинул мне через стол два бланка заказов на приобретение произведений Рассказ Торпа и повесть Апдайка, которую мы планировали на февраль 1970-го. На обоих стоял штамп «ВОЗВРАТ».

Я взглянул на возвращенные заказы, потом на Джимми. Я ничего не понимал. В полном смысле слова не мог собраться с мыслями и сообразить, в чем тут дело. Что-то мешало. Я оглянулся и увидел маленькую электроплитку. Секретарша Джима Джени приносила ее каждое утро и включала в сеть, чтобы шеф всегда, когда захочет, мог пить свежий кофе. Эта процедура вошла в правило года три или четыре назад. Но в то утро у меня в голове вертелась только одна мысль:

«Если эту штуку выключить, я смогу думать. Я знаю, что, если выключить эту штуку, я во всем разберусь».

— Что это, Джим? — спросил я.

— Мне чертовски жаль, Генри, что именно мне приходится тебе об этом сообщать, — сказал он, — но с января 1970 года «Логанс» больше не печатает беллетристику.

У меня началась головная боль. Сначала совсем не сильная, и я вспомнил, что у Джени Моррисон на столе стоит электрическая точилка для карандашей. Потом все эти флуоресцентные лампы в кабинете Джима… Обогреватели. Торговые автоматы в конце коридора. Если вдуматься, все здание целиком работало на электричестве. Я с удивлением подумал, как тут вообще что-то удавалось сделать… И, наверно, в этот момент мне в голову заползла новая мысль. О том, что «Логанс» идет ко дну, потому что никто здесь не может думать в полную силу. А причина этого в том, что редакция размещается в высотном здании, которое работает на электричестве. Все наши мыслительные процессы совершенно искажены. Еще подумал, что, если сюда пригласить медика с машиной для снятия электроэнцефалограмм, она бы выдала совершенно дикие кривые, сплошь состоящие из больших пиковых альфа-ритмов, характерных для злокачественных опухолей в мозгу.

От таких мыслей голова у меня совсем разболелась. Но я сделал еще одну попытку. Я попросил его по крайней мере поговорить с Сэмом Вадаром, главным редактором журнала, чтобы тот разрешил оставить рассказ в январском номере. Хотя бы как символ прощания с беллетристикой в «Логансе». Последний рассказ журнала.

Джимми поигрывал карандашом и кивал. Потом сказал:

— Я попробую, но, знаешь, я не думаю, что из этого что-то получится. У нас есть рассказ автора всего одного романа и рассказ Джона Апдайка, который ничуть не хуже. Может быть, даже лучше, и…

— Рассказ Апдайка не лучше! — не выдержал я.

— Бога ради, Генри, вовсе не обязательно кричать…

— А Я И НЕ КРИЧУ! — заорал я.

Мой кабинет находился этажом ниже. Я сбежал по лестнице, влетел к себе и, включив свет, схватил кейс. Вниз добрался лифтом, но при этом я зажал кейс между ног и заткнул пальцами уши. Помню, три или четыре человека, что ехали со мной в лифте, посмотрели на меня довольно странно. — Редактор сухо, коротко хохотнул. — Они испугались. Посади вас в маленький движущийся ящик с явным психом, вы тоже испугаетесь.

— Что-то не очень правдоподобно, — сказала жена агента.

— Отнюдь. Безумие должно начинаться с чего-то. И если мой рассказ вообще о чем-то — при условии, что про человеческую жизнь можно сказать, что она о чем-то, — тогда это история генезиса безумия. Безумие должно где-то начинаться и куда-то идти. Как дорога. Или траектория пули из ствола пистолета. Я, конечно, отставал от Рега Торпа, но на самом деле тоже уже шагал по этой дороге. Бесспорно.

Куда-то нужно было идти, и я пошел к «Четырем Отцам», к бару на Сорок Девятой. Помню еще, что этот бар я выбрал, потому что там не было ни обильного освещения, ни музыкального автомата, ни телевизора. Помню, как заказал первую рюмку. После этого не помню уже ничего до тех пор, пока не очнулся на следующий день у себя дома в постели. На полу высыхала лужа блевотины, а в простыне, которой я накрывался, зияла огромная прожженная окурком дыра. Видимо, я чудом избежал сразу двух ужасных смертей — не захлебнулся и не сгорел. Хотя вряд ли что-нибудь почувствовал бы.

— Отключка, — продолжил редактор, — первая в моей жизни настоящая отключка. Это всегда преддверие конца, редко кто испытывает подобное много раз. Так или иначе, это вскоре кончается. Любой алкоголик скажет вам, что «отключка» — это совсем не то же самое, что «отруб». Жизнь стала бы гораздо проще, если бы это было так. Но дело в том, что включаясь, алкаш продолжает что-то делать. Алкаш в отключке ведет себя, словно неугомонный бес. Что-то вроде зловредного форнита. Он может позвонить своей бывшей жене и оскорбить ее по телефону, а может, выехав на противоположную полосу шоссе, врезаться в машину, полную детей. Может бросить работу, украсть что-нибудь в магазине или отдать кому-нибудь свое обручальное кольцо. Одним словом, неугомонный бес.

Я, однако, как потом выяснилось, придя домой, написал письмо. Только не Регу, а себе. И судя по этому письму, написал его как бы не я.

— А кто? — спросила жена писателя.

— Беллис.

— Кто такой Беллис?

— Его форнит, — произнес писатель в оцепенении. Тусклый взгляд его, казалось, сосредоточился на чем-то очень далеком.

— Да. Именно, — сказал редактор немного удивленно, потом снова прочел им по памяти то письмо. — «Привет от Беллиса. Твои проблемы вызывают у меня искреннее сочувствие, мой друг, но я хотел бы сразу заметить, что ты не единственный, кому трудно. Мне тоже досталась не самая легкая работа. Я могу посылать пишущую машинку форнусом до конца твоих дней, но нажимать на клавиши придется тебе. Именно для этого Бог создал людей. Так что я сочувствую, но не более того.

Понимаю твое беспокойство по поводу Рега Торпа. Однако гораздо больше меня волнует положение моего брата Ракне. Торп беспокоится о том, что с ним станет, если Ракне его покинет, но лишь потому, что он эгоистичен. С писателями всегда такая беда — они все эгоистичны. Его совсем не волнует что будет с Ракне, если ТОРП покинет его. Или станет el bonzo seco.

Это никогда, видимо, не трогало его чувствительную душу. Но, к счастью, все наши тягостные проблемы имеют одно и то же промежуточное решение, поэтому я напрягаю свои крошечные руки и тело, чтобы предложить, его тебе, мой пьяный друг. Ты можешь пожелать узнать окончательное решение, но, уверяю тебя, его нет. Все раны смертельны. Принимай то, что есть. Веревка иногда бывает слабо натянута, но у нее всегда есть конец. Так что благодари судьбу за лишние секунды и не трать время, проклиная последний рывок. Благодарное сердце знает, что в конце концов всем нам висеть.