Пошехонская старина - Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин

до вечера дремали. Таков был общий тон, с которым обязательно и мы должны были согласовать свое поведение.

Новый год весь уезд встречал у предводителя Струнникова, который давал по этому случаю бал. Вереница экипажей съезжалась 31-го декабря со всех сторон в Словущенское, причем помещики покрупнее останавливались в предводительском доме, а бедные – на селе у мелкопоместных знакомых. Впрочем, о предводительском бале я уже говорил в своем месте и более распространяться об этом предмете не считаю нужным.

В продолжение всего рожественского мясоеда без перемежки шли съезды и гощения, иногда многолюдные и парадные; но большею частью запросто, в кругу близких знакомых. В числе этих собраний в особенности выдавался бал, который давал в городе расквартированный в нашем уезде полк. Этот бал и новогодний предводительский считались кульминантными точками захолустного раздолья.

Словом сказать, целых три месяца сряду захолустье ело, пило и гудело, как пчелы в улье. В это же время и молодые люди сходились между собой. Происходили предварительные ухаживанья, затевались свадьбы, которые отчасти игрались в рожественский мясоед, отчасти отлагались на Красную горку.

Масленицу проводили дома. Все были настолько возбуждены, что казалось рискованным перейти прямо к безмолвию и сосредоточенности Великого поста. Поэтому Масленицей пользовались, как удобным переходным временем, чтобы отдохнуть от трехмесячной сутолоки и изгнанием мяса из кулинарного обихода подготовить желудок к принятию грибной пищи.

Блины, блины и блины! Блины гречневые, пшеничные (красные), блины с яйцами, с снетками, с луком…

На первой неделе Великого поста отец говел вместе с тетеньками-сестрицами. В чистый понедельник до усадьбы доносился звон маленького церковного колокола, призывавший к часам и возвещавший конец пошехонскому раздолью…

P. S. От автора. Здесь кончается первая часть записок Никанора Затрапезного, обнимающая его детство. Появится ли продолжение хроники – обещать не могу, но ежели и появится, то, конечно, в менее обширных размерах, всего скорее в форме отрывков. Я чувствую, что уже последние главы написаны слабо и небрежно, но прошу читателей отнестись к этому снисходительно. Масса образов и фактов, которую пришлось вызвать, подействовала настолько подавляющим образом, что явилось невольное утомление. Поэтому я и кончил, быть может, раньше, нежели предполагал, но, во всяком случае, с полным и непритворным удовольствием пишу здесь:

Конец

Примечания

1

Прошу читателя не принимать Пошехонья буквально. Я разумею под этим названием вообще местность, аборигены которой, по меткому выражению русских присловий, в трех соснах заблудиться способны. Прошу также не смешивать мою личность с личностью Затрапезного, от имени которого ведется рассказ. Автобиографического элемента в моем настоящем труде очень мало; он представляет собой просто-напросто свод жизненных наблюдений, где чужое перемешано с своим, а в то же время дано место и вымыслу. (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)

2

Само собой разумеется, названия эти вымышленные. (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)

3

Большой разврат от маленького (фр.).

4

Существовало два способа продовольствовать дворовых людей. Одним (исключительно, впрочем, семейным и служившим во дворе, а не в горнице) дозволяли держать корову и пару овец на барском корму, отводили крошечный огород под овощи и отсыпали на каждую душу известную пропорцию муки и круп. Это и называлось месячиной. Других кормили в застольной. Первые считали себя, относительно, счастливыми. Я еще помню месячину; но так как этот способ продовольствия считался менее выгодным, то с течением времени он был в нашем доме окончательно упразднен, и все дворовые были поверстаны в застольную. Я помню ропот и даже слезы по этому поводу. (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)

5

Выражение это напоминает мне довольно оригинальный случай. В половине семидесятых годов мне привелось провести зиму в одной из так называемых stations d’hiver <зимних станций> на берегу Средиземного моря. Узнав, что в городе имеется пансион, содержимый русской старушкой барыней из Бронниц, я, конечно, поспешил туда. И как же я был обрадован, когда, на мой вопрос о прислуге, милая старушка ответила: «Да скличьте девку – вот и прислуга!» Так на меня и пахнуло, словно из печки. (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)

6

Разумеется, встречались помещичьи дома, где и дворовым девкам жилось изрядно, но в большей части случаев тут примешивался гаремный оттенок.  (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)

7

Пикник (фр.).

8

Словарь разговорных слов (нем.).

9

Был особый предмет преподавания, «Поэзией» называемый. (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)

10

Существует мнение, что о том, кого любят, говорят всегда красноречиво. Я считаю это неверным, потому что хотел бы сегодня выразить вам свою благодарность, но сердце мое пылает любовью, а уста мои лишены красноречия (фр.).

11

дощечке (лат.).

12

низшего организма (лат.).

13

Ах, черррт возьми! (фр.)

14

О том, как велик был этот изъян, можно судить по следующему расчету: пуд сена лошадям (овес был свой) – 20 коп., завтрак кучеру и лакею – 30 коп.; самовар и кринка молока – 30 коп. Господа кушали свое, домашнее, и я как сейчас вижу синюю бумагу, в которую была завязана жареная курица, несколько пшеничных колобушек с запеченными яйцами и половина ситного хлеба. Горничная питалась остатками от барской трапезы. За «постоялое» платилось только в ненастье (около 20 коп.); в вёдро же матушка располагалась отдохнуть в огороде. Итого восемьдесят копеек, и в крайнем случае рубль на ассигнации! (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)

15

Как на пример подобного жеманного произношения, укажу на проповедь Иоанна Златоустого, читаемую в светлую заутреню. Слова: «где твоя, аде, победа?» произносились так: «ихте твоя, атте, попетта»… И непременно нараспев. (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)

16

Кстати, приведу здесь любопытный факт, которому не нашлось места в рассказе. В числе крестьян заболотской вотчины, перешедших в собственность матушки, был один, по фамилии Бодрецов, которого называли «барином». Действительно, у него было собственных пятьдесят душ крестьян, купленных на имя прежнего владельца. Помещик не вмешивался в его управление, несмотря на то, что на «барина» постоянно приходили жалобы. На жалобах этих помещик писал: «Сии крестьяне суть собственность Бодрецова, а собственность для меня священна». Когда имение было куплено матушкой, она с крестьянами Бодрецова поступила на законном основании, то есть осуществила свое помещичье право на них de facto. (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)