По воле судьбы - Колин Маккалоу

— Стратегию, а не тактику, — поправил Помпей.

— Пусть, — беззаботно отмахнулся патриций. — Я говорю, что надо дать Цезарю бой и разом покончить со всем этим. А потом мы спокойно поедем в Италию, составим проскрипционные списки…

Брут с растущим ужасом прислушивался к разговору. Его собственное участие в том, что произошло под Диррахием, было минимальным. Хорошо, что Помпей послал его в Фессалонику. В любом случае он нашел бы повод уехать в Фессалонику, или в Афины, или еще куда-нибудь, только бы быть подальше от этой отвратительной выгребной ямы. Лишь в Гераклее он понял, в чем суть конфликта между Помпеем и его окружением. Лишь здесь он узнал о деяниях Лабиена. И стал сознавать, что с Помпеем покончат его собственные легаты.

Зачем, зачем он только покинул Тарс, Публия Сестия, зачем нарушил тщательно соблюдаемый нейтралитет? Как ему теперь собрать проценты с долгов Деиотара и Ариобарзана, если они финансируют эту войну? Что вообще он получит, если эти смачно чавкающие и упрямые кабаны заставят Помпея принять бой, которого он явно не хочет? Он прав, он прав! Тактика Фабия, то есть стратегия, — вот путь к победе. Самый здравый, бескровный. Боги, а вдруг в этой заварухе и ему сунут в руки оружие? Как он поступит тогда?

— С Цезарем будет покончено, — сказал Метелл Сципион. Он радостно вздохнул, улыбнулся. — И я стану великим понтификом.

Агенобарб резко выпрямился.

— Кем-кем?

— Великим понтификом.

— Только через мой труп! — взвизгнул Агенобарб. — Это прерогатива нашей семьи! Это моя прерогатива!

— Чепуха! — ухмыльнулся Лентул Спинтер. — Тебя даже не избирают жрецом. Ты — записной неудачник.

— А теперь изберут! Как моего деда! Сделают сразу и жрецом, и великим понтификом!

— Нет! Ибо в борьбу вступлю я!

— Ты? — ахнул Метелл Сципион. — У тебя вообще нет ни единого шанса!

Резкий стук ножа, брошенного на драгоценную золотую тарелку, заставил всех замолчать. Помпей поднялся с ложа и, не оглядываясь, пошел прочь.

Пятого секстилия армия Помпея добралась до Фарсала и наткнулась на Цезаря.

— Отлично! — сказал Помпей Фаусту Сулле, милому мальчику, единственному из легатов, с кем он мог еще разговаривать. Фауст никогда не критиковал своего папочку-тестя и всегда смотрел ему в рот. Правда, был еще Брут. Тоже неплохой, скромный малый. Только скользкий! Всегда в тени. Избегает участия в трапезах, не является на советы. — Если мы остановимся на этом склоне, то лишим Цезаря доступа в Македонию.

— Будет сражение? — спросил Фауст Сулла.

— Мне бы этого не хотелось, но боюсь, будет.

— Почему они так рвутся в бой?

— О-о, — вздохнул Помпей. — Потому что солдаты из них никудышные. Они мало что понимают. Смыслит в войне один Лабиен.

— Но Лабиен тоже хочет сражения.

— Это личное. Лабиен жаждет схватиться с Цезарем и доказать, что он лучше его.

— А это так?

Помпей пожал плечами.

— Если честно, Фауст, я понятия не имею. Хотя основания для этого есть. Лабиен долгие годы был правой рукой Цезаря в Длинноволосой Галлии. Поэтому я склонен сказать «да».

— Сражение будет завтра?

Помпей замотал головой и, казалось, стал меньше ростом.

— Нет, еще нет.

Назавтра Цезарь развернул в боевой порядок войска. Помпей не ответил на вызов. Прождав несколько часов, Цезарь вернул войска в лагерь, в тень. Солнце припекало по-летнему, воздух был горячим и удушливо влажным. Наверное, от близости заболоченной поймы реки.

К вечеру того же дня Помпей созвал легатов.

— Я принял решение, — объявил он, стоя и никому не предлагая присесть. — Мы дадим сражение здесь, у Фарсала.

— Замечательно! — воскликнул Лабиен. — К утру я буду готов.

— Нет-нет, только не завтра! — в ужасе закричал Помпей.

Не получилось и послезавтра. Солдат вывели, но, похоже, лишь размять ноги. Ибо командующий выстроил их на высотке, а решиться атаковать после длительного пробега в гору мог только дурак. Поскольку Цезарь был не дурак, он и не атаковал.

Но восьмого секстилия, после захода солнца, Помпей опять созвал легатов, на этот раз в штабном отделении своего шатра, около карты, составленной из кусков искусно выделанной телячьей кожи.

— Завтра, — коротко сказал он и отступил. — Лабиен, объясни план.

— Это будет триумф кавалерии, — сказал Лабиен, подходя к карте и жестом приглашая придвинуться остальных. — Я имею в виду, что у нас в этом смысле огромное преимущество, а у Цезаря только тысяча конных германцев. Кстати, наши короткие стычки с ним показали, что часть его солдат овладела приемами, какими убии-пехотинцы отражают атаки вражеской конницы. Эти люди очень опасны, но их очень мало. Мы развернемся здесь. Горы и река — наши фланги. Даже с девятью римскими легионами мы превосходим Цезаря в силе, который из своих девяти легионов один непременно отправит в резерв. А в нашем резерве — пятнадцать тысяч воинов-иноземцев. Позиция тоже благоприятная. Мы находимся выше. И отойдем еще вверх, построив пехоту как можно компактней, чтобы дать место кавалеристам. Шесть тысяч всадников составят наш левый фланг возле гор, еще тысяча спрячется возле реки. Земля там слишком болотистая для эффективных маневров, поэтому лучники и пращники тоже сосредоточатся слева.

Лабиен помолчал, оглядывая присутствующих. Потом продолжил:

— Пехота будет построена тремя отдельными блоками, каждый в десять рядов. Все три блока ударят одновременно. У нас большой перевес. По моим сведениям, легионы у Цезаря далеко не полны, а наши укомплектованы полностью. Первую запыхавшуюся волну солдат Цезаря мы отбросим. Но вся прелесть замысла — в кавалерии. Пока лучники и пращники бомбардируют правый фланг неприятеля, мои конники неудержимой лавиной ринутся с гор, сомнут малочисленную кавалерию Цезаря, потом прорвут линию фронта и ударят противнику в тыл. — Лабиен отошел от карты, широко улыбаясь. — Помпей, теперь ты.

— Я добавлю немногое, — сказал Помпей, покрываясь испариной. — Лабиен будет командовать кавалерией на левом фланге. Что до пехоты, то первый и третий легионы тоже встанут на наш левый фланг. Агенобарб, ты их возглавишь. Пять легионов, включая сирийские, сгруппируются в центре. Сципион, они — твои. Спинтер, возьмешь восемнадцать когорт и займешь правый фланг. Брут, ты пойдешь помощником к Спинтеру, Фауст отправится к Сципиону. Афраний с Петреем придаются Агенобарбу. Фавоний и Лентул Крус, вы отвечаете за иноземный резерв. Марк Цицерон-младший возьмет резерв кавалерии, Торкват — резерв лучников с пращниками. Лабиен, назначь сам командира для тысячи всадников, спрятанных у реки. Остальные свободно распределяются по легионам. Все ли всем ясно?

Проникаясь торжественностью момента, все молча кивнули.

И уже позже Помпей отвел душу с Фаустом Суллой.

— Ну вот, — сказал он, — они получили то, что хотели. Я не мог больше тянуть.

— Ты хорошо себя чувствуешь, Магн?

— Так хорошо, как никогда уже больше не будет, дружок. — Помпей потрепал зятя по плечу. Точно так же, как потрепал Цицерона, покидая Диррахий. — Не беспокойся обо мне, Фауст. Я пожил свое. Через пару месяцев мне стукнет пятьдесят восемь. Время неумолимо. Перед ним все впустую. Вся эта возня, борьба за власть. На мое место зарятся многие. — Он устало засмеялся. — Представь, они уже ссорятся между собой, кто будет великим понтификом, когда умрет Цезарь! Как будто это так важно, Фауст. Совсем неважно. Они тоже умрут.

— Магн, не говори так!

— А почему? Завтра все решится. Я не хотел этого, но я не жалею. В любом случае с плеч моих свалится обременяющий меня груз. — Он приобнял Фауста. — Пора, пойдем к армии. Надо подбодрить ребят.

К тому времени как Помпей закончил свою напутственную речь, должную укрепить дух солдат перед боем, совсем стемнело. Будучи авгуром, он взялся сам прочесть знаки. За отсутствием крупного скота решили закласть жертву помельче. Около дюжины белых овец, вымытых и причесанных, ожидали в загоне. Помпей указал на самую смирную из них, но, когда загон открыли, она вдруг взбрыкнула и вырвалась на свободу. Ее долго ловили, наконец поймали и, грязную, перепуганную, закололи. Недобрый знак. Армия зашевелилась, послышалось бормотание. Помпей спустился с возвышения и пошел по солдатским рядам. Ничего, все нормально, печень хорошая, беспокоиться не о чем.

А потом произошло нечто ошеломляющее. Огромный метеор пронесся по темно-синему небу в белом пламени, как падающая комета. Вниз, вниз, вниз, рассыпая хвост искр. Но не для того, чтобы упасть в лагерь Цезаря, — это было бы добрым знаком. Метеор перелетел через него и исчез в темноте. Снова возникло беспокойство, и рассеять его уже не удалось.

Помпей лег спать мрачный, но почему-то уверенный, что для него самого завтра все кончится хорошо. Кто сказал, что метеор — плохой знак? Что мог бы предсказать по нему Нигидий Фигул, эта ходячая энциклопедия древних явлений этрусских авгуров? А может быть, этруски считали это хорошим знаком? Римляне читали в основном по печени и лишь иногда по внутренностям и птицам, в то время как этруски описывали все.