Мемуары Дьявола - Фредерик Сулье

Такое определение его персоны показалось Луицци плохим предзнаменованием. Однако, не решившись на протест, который непременно выразил бы, если бы не боялся еще худших последствий, он сделал вид, что не расслышал нелестного замечания шуанов.

Меж тем он не без удивления заметил, как малыш Матье жизнерадостно приветствовал одного из повстанцев, державшегося почему-то особняком:

— День добрый, папаша Коротыш! Как там Луи поживает?

— Ничего, потихонечку.

— А-а, и ты здесь, Коротыш? — дружелюбным тоном воскликнул старик Брюно.

— А где ж мне еще быть? — весело откликнулся шуан. — Как там у вас, все хорошо, я надеюсь?

— Нормально, все не так плохо.

Ни подросток, ни старик ничем не выдали своих чувств, разговаривая с чуть не убившим их отца и сына.

В то же время Луицци, не заметив ни малейшего признака присутствия здесь раненого лейтенанта, ожидал расспросов Бертрана. Последний невозмутимо устроился на огромном валуне, затем, облокотившись на колени, потянулся к огню и наконец как бы небрежно бросил барону:

— Так что же вам угодно, ваша милость?

— Я хотел бы, — проговорил Луицци, — правда, очень боюсь, что вы не дадите мне такой возможности… Я хотел бы повидаться с вашим пленником.

— И что вы ему скажете?

— Это наш с ним секрет.

Бертран удивленно вскинулся на Луицци, пристально его изучая; затем он опять отвернулся к костру, протянув к огню руки, и приказал одному из своих людей:

— Эй! Ну-ка приведи сюда подранка!

Минутой позже появился Анри, и Луицци наконец смог свободно его рассмотреть. Перед ним стоял молодой парень едва ли двадцати пяти лет от роду, богатырского телосложения, с маленькой головой и приплюснутым лбом, должно быть розовощекий, если бы не многодневная щетина и бледность из-за потери крови.

— Вы можете поговорить наедине, — сказал шуан. — Не стесняйтесь, мы вас оставим на время.

— Вы пришли сюда, сударь, — произнес Анри, — чтобы договориться о моем освобождении ?

— Нет, — ответил барон. — Я пришел к вам от лица женщины, узнавшей вас в доме Жака.

— А-а, от Каролины, то бишь сестры Анжелики, за неимением фамилии решившей окреститься во второй раз, — похабно хохотнул Анри. — И что же она от меня хочет?

— Ничего, сударь, — сказал Луицци, покоробленный его тоном, — зато я вправе ждать от вас объяснения.

Офицер с равнодушной ко всему происходящему беспечностью потянулся, заметив:

— Объяснения? Здесь? Место уж очень неподходящее, да и рука у меня на перевязи; а впрочем — какая разница? Если господа бунтовщики соизволят предоставить нам пару достаточно острых палашей, то я — к вашим услугам.

— Уж не считаете ли вы меня настолько дурно воспитанным, — возразил Луицци в привычном ему тоне высокородного дворянина, — чтобы требовать от вас подобного объяснения в таких условиях и в вашем теперешнем состоянии?

— В таком случае — другого вы от меня не дождетесь, — отрезал Анри, поворачиваясь к барону спиной.

Луицци опешил, удивленный резкостью и пошлыми манерами юноши, представлявшегося ему по письмам к Каролине прекрасным грустным воздыхателем. Он не нашелся сразу, что ответить на обидное поведение Анри, и, возможно, так и ушел бы несолоно хлебавши, если бы лейтенант вдруг не обернулся и не произнес оскорбительным тоном:

— Вот что я думаю по этому поводу, сударь: может, вы доставите мне удовольствие, сказав, по какому праву суетесь в мои дела?

— Эти дела не только ваши, но и мои, сударь, — высокомерно ответил Арман. — Мое имя — барон де Луицци, и Каролина — моя сестра. — Анри, казалось, окаменел, а когда Луицци добавил: — Я знаю все, сударь, — лейтенант вдруг разразился бесконечным потоком самых страшных ругательств, нелепо выкрикивая между ними:

— Так что ж! Ну и прекрасно, что вы все знаете! Донесите моему начальству, пусть меня расстреляют перед строем! Какая мне теперь разница? Вон — эти дикари еще со вчерашнего дня грозятся пришить меня. Что ж, тем лучше! Лишь бы все поскорее кончилось!

Решив, что у юноши помутилось в голове от горячки, вызванной ранением, Луицци, польщенный впечатлением, произведенным одним лишь упоминанием своего имени, уже мягче проговорил:

— Слушайте, сударь, я не думаю, что военное начальство очень уж заинтересовано в наказании за подобные вашим ошибки, тем паче что все еще поправимо.

— Черта лысого — поправимо! С моими-то двенадцатью сотнями жалованья в год? — пожал плечами Анри.

Луицци, преисполненный благородных мыслей о предстоящей ему рыцарской миссии, не желал отклоняться от намеченной цели. Он не обратил внимания на некоторую странность такого ответа, отнеся ее на счет все того же горячечного бреда, и пылко продолжил:

— Недостаток денег, сударь, — не препятствие; личное состояние моей сестры, по правде говоря, не так уж велико, но я могу увеличить его до вполне пристойного уровня.

Неповоротливые лейтенантские мозги, казалось, зашевелились, и, посмотрев на барона взглядом человека, пытающегося понять, о чем это ему толкуют, он сбивчиво забормотал:

— Каролина, конечно, была бы партией ничего себе… Тем лучше для нее, если вы сделаете ее еще богаче… и чего я за ней не приударил… Эх, не надо было мне слушать…

— Грязные сплетни, — вставил Луицци.

— Я не говорил, что мадемуазель Каролина позволила себе когда-либо… что-либо… предосудительное, — невнятно пробурчал Анри.

— Но вы, видимо, поверили на какой-то момент в некую клеветническую чушь, и этого момента оказалось достаточно, чтобы разрушить ее, а также, скорее всего, и ваше счастье. Но, сударь, не все еще потеряно, время еще есть; она не приняла пока что обет и любит вас по-прежнему; и ежели былые ваши заблуждения окончательно рассеяны, то докажите это, предложив Каролине руку и сердце.

Произнося эти слова, Луицци принял совершенно героическую позу, напряженно покачиваясь и протянув руку Анри. Его выспреннему театральному тону для пущего трагизма недоставало разве что испанского плаща и рапиры; Анри остолбенел, и барон, подметив это, продолжал в том же стиле:

— Я пришел к вам, как друг, сударь; ответьте же мне как на духу: вы свободны?

— В смысле — могу ли я жениться? — чуть не поперхнулся Анри. — Да, свободен. Если, конечно, сумею вырваться из этой переделки.

— Так что же прикажете передать Каролине?

— Что я готов немедленно предложить ей руку и сердце! — Глаза Анри выдавали крайнее недоумение и полную растерянность.

— Премного благодарен вам от имени моей сестры, друг мой, — не слезая с рыцарского конька, покровительственно произнес Луицци. Затем, снизойдя почти что до отеческого тона, дабы поделикатнее перевести разговор к другой теме, он протянул офицеру его последнюю записку, адресованную Каролине:

— Но кто мог до такой степени сбить вас с толку, что вы вот так взяли и отправили любимой девушке подобное послание?

Анри быстро пробежал глазами записку и замер, словно погрузившись в тяжкие размышления, не в силах произнести ни слова.

— Я знаю, — пустился в разглагольствования Луицци, почувствовав себя в ударе, — знаю, что любовь порой слепа к очевидному и легковерна к самым пустым подозрениям. Но кто, кто именно положил начало клевете?

— Ох, — выдавил из себя Анри, не сводя глаз с записки, — я не могу и не должен называть имен…

— Понимаю, но, как мне кажется, эта самая Жюльетта… — осклабился Луицци.

Анри вздрогнул, но тут же возразил с некоторой поспешностью:

— Нет, нет, слово чести — никогда Жюльетта не говорила ничего порочащего честь и достоинство Каролины!

— Тогда кто же?

— Не взыщите, господин барон; все равно вам неизвестны те, кто ввел меня в заблуждение.

— Как вам будет угодно. Весьма тронут вашей щепетильностью. В конце концов, чем мы должны заняться сейчас в первую очередь, так это вашим вызволением отсюда. Позвольте мне разрешить этот вопрос, — любуясь своим превосходством, добавил барон, — я, кажется, вполне способен повлиять на этих дикарей, как вы изволили выразиться.

— Что ж, попробуйте, — согласился Анри, — вот только… Будьте так любезны, передайте мне на минутку всю эту корреспонденцию…

— Вы вновь обретете в ней отраду души своей, — чарующим тоном ответил Луицци, передавая пакет с перепиской офицеру.

Анри уткнулся в письма с заинтересованностью, вызвавшей у барона улыбку; Луицци поспешил отвернуться и отошел к Бертрану.

— Ну, хватит, — хмуро сказал ему шуан, — Брюно разъяснил мне тут кое-что; вроде как монашка — ваша сестра. Это делает вам честь, ибо сестра Анжелика — святая женщина. Но больше делать вам тут нечего, так что сматывайтесь, и чем быстрее, тем лучше — пока я не передумал.

— Дело в том, что я не могу уйти один; папаша Брюно, видимо, не все вам сказал. Да, я являюсь братом сестры Анжелики, как вы ее называете. Но этот офицер — не кто иной, как ее жених, причем уже с давних пор; некие жизненные неурядицы разлучили их, и сегодня, когда они вновь нашли друг друга, я хотел бы устроить их судьбу…