Сердце меча - Ольга Чигиринская

Распорядитель дал знак. В Пещерах Диса не возились с уборкой трупов, к арене просто был подведен канал от реки, снабжавшей город водой. По знаку распорядителя открылись ворота шлюза, вода заполнила арену. Подхватив цветы, она смешалась с кровью и сделалась красной, как воды Нила в день казни египетской, и когда она достигла колен осужденного, все ахнули: он поднял голову!

Но тут ворота шлюза открылись, наконец, на всю ширину. Вода ударила беспощадным валом, брызги долетели даже до высоких первых рядов. Если мальчик был до сих пор жив — это уже не имело значения: вода мгновенно покрыла его с головой, и смерть приняла его в свои прохладные ладони.

Глава 18

В маноре

Леди Констанс видела все это от начала и до конца. Она сидела в закрытой ложе, куда ее доставили час назад без объяснений. Моро вошел через несколько минут после того, как вода ушла в нижние ворота, и на голой бетонной площадке не осталось ничего, кроме торчащего столба. Видимо, под сильным напором воды сломалась палка, державшая Дика у столба — «или его кости…» — и тело вместе с телами других жертв унес поток.

Констанс не могла бы внятно описать свои чувства. После боли, колом застрявшей в груди, самым сильным было, пожалуй, непримиримое и неописуемое отвращение к людям, способным так равнодушно обречь человека на поругание и смерть и к миру, который породил этих людей. Отвращение это выразилось в грандиозной оплеухе, которую получил Моро. Синоби шатнулся в сторону, а у леди Констанс пошел по руке больной звон до самого плеча. Тогда она замахнулась второй рукой, чтобы залепить с другой стороны, но этот удар Моро перехватил на взлете, после чего коротким толчком отправил женщину обратно в кресло. Она рванулась встать, но Эш Монтег, быстро оказавшись позади кресла, крепко взял ее за плечи.

— Вы нарушаете этикет, сударыня, — сказал Моро, садясь в кресло напротив. — Первым должен здороваться мужчина.

— Вы не мужчина, — задыхаясь проговорила леди Констанс. — Вы даже не человек. Вы бес.

— В таком случае в ваших же интересах меня не злить, — на обескровленном лице блеснули на миг глаза, которым позавидовал бы любой упырь, потом покрасневшие белки и зеленые зрачки снова скрылись под веками. — Поверьте, сударыня, я и без того исключительно зол.

Он коснулся пальцами покрасневшей щеки.

— С формальными приветствиями покончено, так что приступим к делу. Я принес видеограф, и сейчас вы надиктуете письмо к лорду Якобу Ван-Вальдену. Теперь, когда вы поняли, какой мразью я могу быть, — он с мерзкой усмешкой показал на пустую мокрую арену. — Вы наверняка готовы к более конструктивному диалогу. Или вам придется выбирать, кто будет звездой следующего шоу: ваш сын или ваш брат.

Констанс согнулась в кресле, и Монтег выпустил ее. Она все равно не могла бы встать. Она не могла даже разогнуться и вдохнуть так глубоко, как ей хотелось — голова и плечи были слишком тяжелы, словно вся сила ушла в эту жалкую оплеуху, и осталась только боль. Только видение — Дик, такой маленький по сравнению с морлоком-конвоиром. Поначалу, когда он стоял на гравитележке, ей показалось, что его вырядили в нечто вроде санбенито — дурацкую безрукавку, из ярко-красных нитей, с криво вывязанным крестом на груди; и повязали алый широкий пояс с болтающимися позади длинными концами. Но когда он сошел с тележки и медленно двинулся к столбу косолапой походкой человека, которому каждый шаг причиняет боль, она поняла, что это кровь покрывает его, что эти тонкие диагональные линии — рубцы, а толстые вертикальные — потеки. В ту минуту она еще сумела сдержать слезы — видя стойкость своего паладина, она не могла показать слабость перед Монтегом. Но Дик исчез. Казалось, он даже мертвый не хочет ни мгновения лишнего оставаться в этих скверных пещерах. И теперь леди Констанс заплакала.

Моро дал ей время выплакаться и платок.

— Теперь я могу умереть — я видел, как плачет железная леди, — сказал он, переждав приступ особенно мучительных рыданий, и этот издевательский тон мигом вернул Констанс в боевую форму — насколько это возможно для смертельно раненого человека.

— Включайте, — сказала она, и Монтег направил на нее считывающий луч.

Моро кивнул, давая сигнал начать.

— Джек, дорогой, — сказала леди Констанс. — Ты, наверное, измучился, гадая, что с нами случилось и куда мы пропали. Мне горько от того, что я не могу сказать тебе ничего радостного. Мы в плену у некоего Морихэя Лесана, человека, не знающего ни жалости, ни совести. Он — синоби, шпион дома Рива, и сейчас мы находимся на скрытой планете Рива, Картаго. У нас нет шансов бежать, эту запись я делаю по его приказу. Джек и Гус — такие же пленники, как и я, а Элисабет, к счастью, ничто не угрожает. Она — принцесса дома Рива, собственно, это и было причиной нашего пленения… — Констанс как можно более сжато, но четко изложила историю блужданий «Паломника». — Не вини в случившемся экипаж корабля и особенно Дика — даже не будь этой безумной охоты не левиафана, скорее всего, они нашли бы смерть от руки убийцы. Прошу тебя, заказывай о них Мессы и поминай их в своих молитвах. Дик умер сегодня, на моих глазах, — при этих словах у Констанс опять стиснуло грудь, и она вынуждена была дать себе отдышаться. — Он ушел как настоящий воин Христов, каким и мечтал быть, — теперь Констанс заставила себя распрямиться, улыбнуться и заговорить как можно четче. — И сумел вселить в меня твердость, которую я надеюсь внушить и тебе. Не поддавайся ни на какие их предложения. Денежный выкуп, о котором они говорят — наверняка только приманка: эти люди больше, чем просто бандиты и цели их простираются дальше. Не позволяй себя использовать. Думай о нас так, как будто мы уже мертвы и не заключай сделки с дьяволом. Сегодня я увидела, как нужно умирать — и надеюсь, что тебе не придется стыдиться ни жены, ни сына, ни шурина. Но даже если нет, если они все же заставят нас забыть о достоинстве людей и христиан — не поддавайся. Если в другой записи я или Гус или Джек будем уговаривать тебя спасти нас, если мы будем страдать на твоих глазах — не поддавайся, потому что это нас не спасет, но погубит в лучшем случае тебя, а в худшем Доминион. Мы всегда будем любить тебя, Джек. Прощай.

Моро дал сигнал выключить запись и несколько раз хлопнул в ладоши.

— Браво. Железная леди и в слезах остается железной. Вы и в самом деле уверены в том, что сможете вынести зрелище смерти малыша?

— Послушайте, Лесан, Морита или как вас там, — голос леди Констанс звучал отдаленно и глухо, словно из выгоревшего дупла. — Конечно, вы сможете, если постараетесь, заставить меня делать то, что вам нужно. У вас бездна времени и средств, а я — всего лишь женщина, чья плоть и душа слабы. Есть предел терзаниям, которые я могла бы вынести. Но сегодня я поняла, что если я не сойду с ума и не умру при виде страданий тех, кто мне дорог — я буду сопротивляться вам, сколько смогу. Это ваше победное шествие по миру с хрустом костей под ногами должно встречать хоть какие-то препятствия. Я не в силах вам помешать растоптать и нас — но хотя бы наши кости вопьются вам в ногу.

— Победное шествие… — Моро хохотнул, словно всхлипнул. — Беготня крысы, загнанной в самый темный подпол, видится вам победным шествием, боги мои… Ладно, не буду вас разубеждать, но постараюсь успокоить. Моя угроза была чистым блефом. Если мне все-таки придется убить вас и лорда Гуса с малышом — я клянусь, что никакой боли вы не успеете испытать и постараюсь, чтобы вы даже не успели понять, что умерли.

— Великодушие Вавилона я уже оценила в полной мере, — скривила губы леди Констанс. — Но я попросила бы вас не проявлять такой заботы о нашем душевном комфорте. Напротив, мне хотелось бы знать час нашей смерти.

— Чтобы помолиться?

— Чтобы сказать всем, кому должно, «простите», «спасибо» и «до свидания».

Шнайдер просмотрел запись с каменным лицом. У него перед глазами еще стоял огненный столб из-под дюз, а в ушах не умолкал отзвук песни, которую Бет исполнила над могилой матери. «А что ты будешь петь»? — «Арию Амнерис». Но в последний момент она подала музыкантам знак умолкнуть и запела под свой мультивокс.

Усни. Есть время отдохнуть.

Ночь уходит,

Здесь кончается наш путь.

Узри

Дальний берег и прибой.

Услышь зов тех,

Кто пришел до нас с тобой.

Насколько же это было в духе Лорел — публичный демарш, которого не заметил никто, кроме двух-трех человек, кому он был адресован. Нужно было хорошо знать старинную музыку, чтобы понять, какой упрек был высказан при всем честном народе, какую оплеуху дочь отвесила родичам матери, да так, что все приняли это за жест скорби.

Слезы утри,

И ты увидишь тогда:

Страхи твои

Скоро уйдут в никуда,

Сон твой хранить

Я буду верно.

Что видишь ты

На горизонте?

Плеск белых крыл над водой.

Над океаном