В поисках солнца (СИ) - Мария Дмитриевна Берестова

Весь день он запрещал себе поддаваться панике, усилием воли сохранял трезвую голову и полностью погрузился в задачу «действовать максимально эффективно и не поддаваться эмоциям». Нервы его были жёстко и безжалостно сжаты в пульсирующий узел из страха, боли и паники, и только теперь, выполнив все задачи, которые он полагал необходимыми выполнить, он позволил себе этот узел отпустить.

Ему потребовалось с полчаса на это; закончив ещё одним тяжёлым вздохом, он встал и отправился к себе привычной энергичной походкой.

Дома он и впрямь обнаружил Магрэнь: она читала книжку, раскинувшись у него на кровати.

— Я уж думала, вы там заночевали! — рассмеялась она.

Дерек сдержанно улыбнулся.

— Останешься на ночь? — деловито уточнил он, снимая куртку.

Она завлекательно потянулась и ответила вкрадчивой таинственной улыбкой. Она предполагала, что он мог слишком устать за день, и поэтому оставляла ему на откуп решать, как понимать такой ответ.

Он верно расценил её молчание, устало потёр лоб и признался:

— Больше всего мне хочется просто поесть и завалиться спать. Но, — торопливо прибавил он, — было бы здорово спать не одному.

Она улыбнулась:

— Тогда пойди поешь, — у Дерека не было собственной кухни, и он ходил столоваться вниз, в кухню хозяйки, — и возвращайся спать, — и снова раскрыла свою книгу.

Легко рассмеявшись, он подошёл, поцеловал её в макушку — от волос пахло чем-то нежным и успокоительно-свежим, — и отправился за ужином.

— Что это за запах? — спросил он уже позже, когда они устроились спать, и её волосы снова оказались у его лица.

— Мелисса, — сонно отозвалась Магрэнь, возясь в поисках удобного положения.

— Красивый, — отметил Дерек.

— Мне тоже нравится, — согласилась она.

…наутро Олив благополучно перевезли к Тогнарам — и началась истинная суета. Кайтэнь о чём-то спорила до хрипоты с оставляющим инструкции врачом, и явление ближе к обеду профессора Линара тут не помогло — он втянулся в спор и только добавил ему остроты. Тётушка, носясь по дому сама и время от времени загоняя Райтэна то на чердак, то в чулан, пыталась устроить «бедную девочку» наилучшим образом — и подушечки-то помягче, и специальную чашку-непроливайку отыскать, и костыль — как не нужен? пригодится! — прихвати! Дерек тоже был включён в эту беготню, только его постоянно отсылали в город: вон там вон то купи, вон у тех вон то попроси. Илмарт тоже был занят делом: подробно описывал Олив окружающую её локацию и степенно объяснял, почему воры не проберутся в окно, а при штурмовой атаке они успеют забаррикадироваться в подвале.

Руби, которая со времён скороспелой свадьбы проживала у Тогнаров, чувствовала себя не просто не при деле — чувствовала себя в высшей степени паршиво. Ей не нравилась Олив, она ей неистово завидовала, ревновала к ней и Райтэна, и Илмарта, и Дерека, — и не могла теперь принять, что это Олив спасла ей жизнь. Это было катастрофично сложно; Руби, пожалуй, всерьёз предпочла бы умереть, чем мучиться теперь, не зная, не умея принять ситуацию так, как она сложилась. Всё, о чем она теперь мечтала — сбежать отсюда на край света и больше никогда не встречаться ни с кем, кто как-то был замешан в эту её интригу.

Апогеем дня для неё стал обед, когда Илмарт с Райтэном разругались так, что весь дом встал ходуном от их крика, и дело чуть не дошло до дуэли: они, видите ли, не могли договориться, кто из них будет кормить Олив бульоном.

На шум сбежались все, и даже — с поддержкой Дерека — и сама Олив. Стоять ей, впрочем, было тяжело — потеря крови всё ещё давала о себе знать, — и с повязкой на глазах она чувствовала себя крайне беспомощной, и ей было больно от ран, но это не помешало ей вполне твёрдым голосом заявить, что она вполне в состоянии поесть сама.

Это уже совсем не укладывалось в голове Руби — уж она-то не упустила бы шанса позволить мужчинам за ней поухаживать, окажись она в таком положении, ведь известно же, сколько важности и значимости придаёт им в их глазах такая помощь! Ей так хотелось крикнуть Олив, что она дура, что, сжав кулаки, Руби сбежала в свою комнату — подальше от них всех.

Она так и избегала их всех до самого приезда отца — благо, они в основном о ней и позабыли, а Кайтэнь была теперь слишком занята помощью Олив.

В Кармидере у господина Михара не было своего дома, поэтому он останавливался у одного своего торгового партнёра. Руби поспешила прийти сюда сразу, как узнала, что отец приехал — фактически, она поймала его сразу по приезду.

С порога она бросилась ему на шею, вцепившись в него накрепко, чем изрядно его встревожила: такое поведение совсем не было ей свойственно. По своему сдержанному, логическому характеру Руби отдавала предпочтение столь же сдержанной, спокойной манере. Она не привыкла выражать яркие эмоции или демонстрировать глубину своей дочерней привязанности: отец и сам всегда держался отстранёно, и ей привил такие же повадки.

Он порою при встрече целовал её в лоб, но это бывало не всякий раз; она иногда брала его руку и сжимала в своих ладошках — но это скорее по какому-то особому случаю. На шею она ему бросалась всего пару раз, в детстве, — ему это не нравилось, потому что слишком напоминало её мать, которую он любил и которая умерла почти сразу после её рождения.

— Что случилось, Руби? — сухо поинтересовался Михар, отстраняя дочь и заглядывая ей в лицо.

Она покраснела и смешалась.

Она слишком вымоталась в последнее время, наблюдая, как рядом с ней люди дружат, любят, находятся в постоянном живом контакте, — и как они не принимают к себе её, отвергают её. Это ощущение постоянной холодности и отчуждённости сводило её с ума, и она глубоко, мучительно нуждалась в возможности проявлять и получать любовь.

Она не знала, как ему всё это рассказать: он был такой внушительный, такой серьёзный, такой… взрослый, сильный, недоступный и холодный. Ей подумалось, что он никогда её не поймёт, что он не примет её аргументов и заставит её продолжать игру, пытаться снова и снова втиснуться в этот райтэновский круг — и ей стало непереносимо больно при мысли, что ей придётся вернуться туда, где они — вместе, а она — не с ними и против них.

Она заплакала.

Господин Михар не шутя заволновался. Он, что бы там ни было, любил дочь.

— Руби? — с уже нескрываемой тревогой спросил он,