Джура - Георгий Тушкан

— Пусть давят, — ответил Кучак, не переставая есть. — Что это за бабье войско? Мой друг Максимов смеяться будет.

— Многие басмачи до сих пор скалят зубы. Пойди посмотри на черепа под скалой, — обиженно ответила Зейнеб.

— Так это вы их?

— А кто же?

Абдулло-Джон ввел в юрту десять пленных.

— Ты, Кучак, был в крепости — может быть, ты их знаешь? — спросил Абдулло-Джон.

Кучак молча ел, внимательно осматривая вошедших. Пленные стояли опустив головы. Некоторые были в шелковых цветных халатах, в богато расшитых тюбетейках, а на одном, прятавшемся позади остальных, красовалась белая шелковая чалма, закрывавшая часть лица. Кучак старался и не мог вспомнить, где он его видел.

— Ну? — торопил его Абдулло-Джон.

— Этих знаю, — сказал Кучак, показывая костью на пленных. — Вот этот из-под Мургаба, вечно голодный и потому злой. В кабале у своего бая, семья у него большая. Я ему предсказал, что если будет меня слушать, то попадет домой. Этот, — показал Кучак ножом на низенького брюнета, — этот таджик из Кала-и-Хумба. Он, когда стреляет, закрывает глаза и голову прячет вниз. Этот, — кивнул Кучак на толстого, с отвисшими губами басмача, — этого я знаю: это подлая лисица, он все подслушивал, что говорили другие, и сразу бежал к Тагаю рассказывать. Из-за него человек пять пропало.

Кучак всматривался, стараясь разглядеть человека в белой чалме.

— Эй, эй, белая чалма, ты куда? — поспешно крикнул он.

Человека в белой чалме вытолкнули из толпы к Кучаку.

— Я бедный человек, я темный… — говорил тот тихо.

Кучак вдруг быстро вскочил. Бросив нож, он протянул руку к кобуре. Пленные попятились. Басмач в белой чалме бросился в толпу пленных, растолкал всех и выбежал из кибитки. За ним помчались несколько человек из отряда Абдулло-Джона.

— Держи, лови! — с мольбою в голосе закричал Кучак, выскакивая вслед за ним из кибитки и стреляя вдогонку.

Он видел, как человек помчался по склону, и сам побежал за ним.

Вскоре Кучака догнала Зейнеб со сворой собак:

— Найдем по следу!

Они добежали вслед за собаками до горной реки.

Собаки растерянно метались по берегу и лаяли. Кучак бил себя кулаком по голове и говорил, чуть не плача:

— Что за проклятая судьба! Он был у меня в руках и убежал! Найти его во что бы то ни стало! Максимов ничего не пожалеет. Найди его, Зейнеб, прошу тебя!

И Кучак в отчаянии стрелял в темноту.

— Да кто он?

— Главный шпион. Это опасный враг.

— Почему стреляешь? Куда ты пропал? Ты, как проводник, должен быть все время при мне! — С этими словами из темноты вышел Муса.

— Вот, — сказал Кучак, — мой друг Муса. Мы пришли вместе с отрядом переловить всех басмачей. А это Зейнеб, жена Джуры.

Разгневанная Зейнеб замахнулась на Кучака, но не ударила. Если человек от горя, что бежал его враг, потерял голову и стреляет наугад в темноту, то такой и вместо слова «вдова» скажет «жена» и сам не заметит этого. «У-у-у, синий осел!»

Увидев подошедшего Абдулло-Джона, Муса бросился к нему навстречу.

— Наконец-то! — воскликнул он. — Значит, мы выполнили приказ, раз встречаемся в указанном месте. Надо послать об этом донесение.

— И очень прошу, сейчас же пошли бойцов искать только что убежавшего басмача. Очень опасный басмач. Он побежал через реку, туда! — И Кучак показал рукой направление.

Абдулло-Джон тотчас же приказал пяти бойцам из своего отряда «краснопалочников» отправиться в погоню. Ночь была безлунная, пасмурная, и разглядеть в темноте среди валунов человека было почти невозможно. Зейнеб распорядилась, чтобы одна из женщин взяла собак и сопровождала «краснопалочников», но собаки не понимали, чего от них хотят, и не хотели лезть в бурную реку.

Все собрались в юрте слушать Кучака. Зейнеб села у стенки.

— Я расскажу вам, — начал неторопливо Кучак, — почему не была взята крепость и что случилось. Налейте мне айрана, у меня першит в горле.

— Только говори правду, начальник, — насмешливо сказал Муса.

Кучак помолчал.

— Джура всегда говорил, — начал он свой рассказ, — что я самый темный человек, а я видел таких темных, что и слов не подберешь. Ага-хан написал пирам, пиры сказали своим мюридам — исмаилитам, и те, как овцы, пришли к Тагаю и записались басмачами. Но еще больше было простого, подневольного баям народа. Только и видели эти каратегинцы за всю свою жизнь что родной кишлак в горах. Только и ели они что тутовые ягоды, перемолотые в муку. Поэтому, когда им дали по ячменной лепешке, напоминающей подошву, они обрадовались, как будто попали в рай. В жизни не видел я более храбрых, чем эти горцы! Идут на крепость — кричат, как и все: «Чар-яр!»

— Да ты о деле говори, — сказал Абдулло-Джон, — а то и до утра не закончишь.

— Все по порядку слушай! — сказал ему Кучак сердито. — Максимов попросил меня, я сказал: «Хорошо» — и пошел в басмачи к Тагаю, в десяток Рыжебородого. Да, а перед этим я разогнал басмачей Шарафа, и, не будь меня, Горный кишлак был бы до сих пор у басмачей. Вы, наверно, об этом слышали, а о делах у крепости я вам сейчас расскажу.

Записался я в басмачи к Тагаю, получил винтовку и начал петь о Манасе. Пою, пою — и скажу несколько слов: «Кому служим? Что получаем? Далеко нашим курбаши до славы Манаса, а о Максимове и Козубае уже поют песни». Поговорю с одним, поговорю с другим.

Я узнал, сколько бойцов, какое оружие, кто командует, и рассказал Максимову. «Ты, — говорит он, — пугай басмачей. Исмаилитам говори, что пришел новый фирман от Ага-хана, только курбаши его перехватили и прячут, а в том фирмане написано, чтобы все исмаилиты шли домой и чтобы все надели новый талисман». Дал он мне много пятиконечных звездочек, зашитых в треугольник из материи. Я их раздал исмаилитам против пуль. Они берут, на шею вешают. А с одним я пошел к Линезе. «Вот, говорю, какой я верный! К тебе пришел, чтобы сказать, что все каратегинцы носят такое, а в середине пятиконечная звезда. Недаром они слывут большевиками. У них тайный заговор против вас».

Линеза мне спасибо сказал. Ночью горцев обыскали. Отобрали винтовки у многих горцев. Они обиделись и домой хотят идти, а тут вмешался имам Балбак… чтоб он подох, проклятый! Начал расспрашивать у исмаилитов, кто им это дал да что говорил. Потом я начал так делать: сижу ночью с вновь принятыми басмачами и им знамения объясняю.

Плохие для басмачей знамения были: солнце в кровь садилось, вороны над нами летали, звезды падали. Расспрошу, кто бедняк, с тем поговорю. Целые дни по становищу хожу, с недавно принятыми басмачами шепчусь и все предсказываю. Меня даже бояться начали, уважать стали. Одного манасчи расспросил, кто он, откуда, как попал. Потом сказал ему: «Позови других саанчи, кто так, как ты, думает, — разговор будет». Сели мы в лощине и насвой сосем. Я и говорю: «Я вам, друзья, добра хочу. Плохие над нами знамения. Очень много звезд сыплется — много смертей будет. Давайте убежим и будем байский скот делить! Нехорошо, что один богатый, а другой бедный. Я, говорю, хорошо знаю, что сюда идет большое красное войско. Сам Шайтан Максимов впереди. Все пропадем! Давайте свою жизнь пожалеем, зачем нам защищать богатство богатых!»