История великобритании - Кеннет Морган (ред.)

Нонконформистские церкви, чьи моральные установки во времена королевы Виктории служили путеводной звездой для многих британцев, теперь переживали период уменьшения паствы, сокращения финансовых фондов и падения авторитета. Даже в таких традиционных оплотах нонконформизма, как северные графства и Уэльс, все меньше людей посещало богослужения. Да и какими карами могли напугать пуритане и адвентисты седьмого дня тех, кто был свидетелем войны? Англиканская церковь, сохранившая государственный статус, тоже с большим трудом справлялась после войны с ролью национальной церкви. Архиепископы Ранделл Дэвидсон и Космо Лэнг продолжали говорить о прежнем единстве и дисциплине, но их призывы все реже доходили до верующих.

Формально Британия признавалась христианской страной. Высшие англиканские иерархи, крепко связанные с Короной и земельной аристократией, по-прежнему пользовались почетом и уважением. Воскресенье проходило в атмосфере унылого спокойствия: не ходили поезда, были закрыты магазины и театры, а в Шотландии и Уэльсе не работали пабы. Ревизия текстов англиканского молитвенника в 1927-1928 гг. стала предметом бурного общественного обсуждения. Возобновились столкновения между англокатолическим и евангелическим крыльями государственной церкви. И, как показывали религиозные программы новой радиостанции Би-би-си, религия все еще ассоциировалась с ценностями среднего класса: семьей, общиной, невоинственной формой патриотизма. Существовала также связь религии с империей, что особенно сказалось на молодежных движениях, таких, как бой-скауты и «церковные бригады». Война породила некую мирскую религиозность, которую символически выразил архитектор Латьенс в Кенотафе, обелиске, сооруженном в Уайтхолле в память о погибших в мировой войне, а также в ежегодном ритуале Поминального воскресенья. Однако, несмотря на все попытки напомнить людям о религиозном наследии, доставшемся от предков, воздействие христианства на умы, особенно представителей послевоенного поколения и тех, кто прошел войну, шло на убыль.

Неспособность церквей существенно влиять на ход событий со своей драматичностью проявилась в дни Всеобщей стачки профсоюзов 1926 г. Промышленный спад, имевший место в том году, повлек за собой растущую безработицу, социальную озлобленность и стал причиной самого острого в истории Британии классового конфликта. Уже миновали масштабные забастовки 1919-1921 гг. Премьер-министр Болдуин воззвал: «Господи, дай Мир нашему времени!» Но в самой развитой отрасли промышленности того периода, горнодобывающей, копилось напряжение из-за снижения зарплат, увольнений, падения уровня жизни шахтерских семей. В апреле 1926 г. правительство отказалось возобновить субсидии добывающей отрасли. Второго мая Болдуин прервал переговоры с делегацией Британского конгресса тред-юнионов. Этот инцидент послужил поводом для начала Всеобщей стачки. На девять дней (3-12 мая) жизнь в Британии остановилась. Никогда еще потенциальная экономическая мощь профсоюзов, способных бросить вызов правительству и всему конституционному порядку, не выражалась с такой силой. В этой ситуации призывы Церкви к примирению оказались слабыми и бесполезными.

Фактически Всеобщая стачка проходила вполне миролюбиво. Не предпринималось никаких действий против штрейкбрехеров (среди них оказалось немало студентов Оксфорда и Кембриджа, бросивших ради этого свои занятия), которые сели за руль автобусов и пытались иными способами заменить бастующих. Не было актов насилия ни со стороны полиции и войск, ни против них. Но, несмотря на то что рабочие промышленных районов Йоркшира, Кумбрии, Тайнсайда, Южного Уэльса и Шотландии держались твердо, 12 мая Британский конгресс тред-юнионов прекратил забастовку, а некоторые группы рабочих ключевых отраслей экономики (например, машиностроители) вообще не собирались бастовать. Для профсоюзов такой поворот дела оказался тяжелым поражением, особенно для шахтеров, которые еще несколько трудных месяцев продолжали стачку. Классовая война в Британии вылилась в короткую и бескровную схватку. Для среднего класса, наблюдавшего за ней со стороны, она стала безболезненным и даже забавным происшествием.

Однако очевидно, что разделение общества, выявленное и усилившееся в результате Всеобщей стачки, явилось мощным фактором, который препятствовал консолидации нации на протяжении более двадцати лет после этого события. В среде британских шахтеров память о триумфе и предательстве 1926 г. дожила до всеобщей забастовки горняков 1984-1985 гг. В условиях 1926 г. Всеобщая стачка могла показаться провалом, происшедшим из-за трусости профсоюзов, а также хорошей подготовки и решительных действий правительства (особенно со стороны некоторых министров, в частности Черчилля, бывшего тогда министром финансов). Однако «Великий год», как впоследствии назвал 1926 г. один шахтер Уэльса, показал исключительную преданность рабочих Британии классовой солидарности. Причем это касалось не только тех, кто трудился на предприятиях старых отраслей: горно-добывающей, сталелитейной и кораблестроительной, но и «полуквалифицированных» работников, занятых в сравнительно новых отраслях, обслуживающих транспорт, железные дороги и другие виды перевозок. Хотя дело не дошло до насилия, классовая вражда в стране проявила себя в полном объеме. Среди рабочих укрепилось подозрительное отношение к якобы нейтральной позиции полиции и гражданской службы. Даже новая радиостанция Би-би-си не осталась вне подозрений, хотя она изо всех сил старалась сохранить независимость вопреки давлению государства. В шахтерских районах, как следствие Всеобщей стачки, рабочие стали жертвой произвола, владельцев шахт, которые урезали зарплаты и делали все возможное, чтобы подорвать влияние Федерации горняков, выражавшей интересы своих членов. Но если прежние лидеры шахтерских тред-юнионов, вроде демагога Артура Кука, старались не вступать в конфликты, то новые люди, пришедшие им на смену в профсоюзе и Лейбористской партии, уже не хотели приспосабливаться к социальной системе, которая так несправедливо распределяла материальные блага и возможности и так надругалась над единством военных лет. Пока Британия с трудом плелась, преодолевая депрессию, память о Всеобщей стачке и классовом протесте оставалась живой.

В конце 20-х ситуация в стране обрела стабильность и сохранялась в таком состоянии до 40-х годов. Численность населения продолжала расти, хотя медленнее прежнего: по данным переписи, в 1911 г. она составляла 40831 тыс. человек, в 1921-м – 42769тыс. и в 1931-м – 44795 тыс. человек. Однако молодые писатели, такие, как Джордж Оруэлл, почувствовали и отразили растущие противоречия внутри страны. Для центральных и южных графств 20-е годы были временем спокойствия и процветания. Хотя программу жилищного строительства Аддисона в 1919-1921 гг. не удалось воплотить, на ее основе Невил Чемберлен разработал схемы прямого субсидирования строительства частных домов для среднего класса, в результате чего появилось множество новых загородных поселков. После войны заметно увеличилось число людей, лелеявших мечты достичь благосостояния среднего класса: иметь собственный дом, благополучную семью, возможность интересно проводить свободное время и приобретать домашнюю технику вроде пылесоса фирмы «Гувер». К 1930 г. в Британии насчитывалось более 1 млн личных автомобилей, и самой популярной маркой была «Бейби», производимая на заводах Герберта Остина.

Распространение радиовещания благодаря Би-би-си принесло в каждый дом развлекательные и обучающие передачи. Для тех, кто принадлежал к социальному слою мелких служащих, менеджеров, школьных учителей, квалифицированных рабочих, а также к категориям управленцев, называемых «белыми воротничками», и к группе профессионалов, сильно выросшей в период между 1880 и 1918 гг., 20-е годы были неплохим временем. Цены постепенно снижались, кредит на приобретение дома выдавали на льготных условиях, для досуга оставалось достаточно времени. Как грибы после дождя, возникали предприятия, использующие передовые технологии, например новые автомобилестроительные заводы Герберта Остина в Лонгбридже (Центральная Англия) или Уильяма Морриса в Коли около Оксфорда. Вокруг них возникали благоустроенные кварталы пригородов. Для людей, населявших эти районы, банальные ценности, которые воплощал в своей политике премьер Болдуин, любитель природы и сторонник принципа «безопасность прежде всего», казались весьма привлекательными, особенно после тревог, пережитых во время войны и Всеобщей стачки.

Но для других районов Британии этот период стал временем отчаяния и разочарования. Так, например, после короткого возрождения, связанного с войной, сельское хозяйство погрузилось в депрессию. Число деревенских жителей неуклонно сокращалось, особенно в результате механизации процесса выращивания зерна, на котором специализировалась Южная Англия. Цены на сельхозпродукты фермеров падали, уровень их доходов снижался, небольшие города, расположенные в сельской местности от Горной Шотландии до Корнуолла, нищали. На первый взгляд могло показаться, что традиционный облик британской деревни не изменился. «Зеленая революция» 1918-1926 гг. значительно увеличила число мелких землевладельцев, что было существенным изменением в землевладении и чего не наблюдалось со времен Нормандского завоевания. Но под этим внешним благополучием скрывалась массовая задолженность, заложенные земли и просроченные банковские кредиты – угасание, находившееся в резком контрасте с жизнью городов, причем контраст этот постоянно усиливался. Если принять во внимание, что тема деревни в британской литературе всегда была отправной, такая ситуация не могла не иметь серьезных культурных и социальных последствий.