Мужики и бабы - Борис Можаев

- Куцехвостые едут! Куцехвостые! Свиньи, свиньи куцехвостые... Бейте их! Бе-эйте!

Биняк не раз выскакивал из саней и, размахивая кнутом, разгонял эту ораву. Одни убегали вперед, другие назойливо, неотступно преследовали их и бросали с дальней дистанции оледенелые комья снега в смиренно ехавшего последним Максима Селькина.

На выезде из села, возле старого барского сада, их остановили - поперек дороги протянута была слега, одним концом упиравшаяся в ветхий забор, вторым - в развилку раскоряченной придорожной ветлы. Биняк выпрыгнул из саней и побежал к слеге. И тотчас из-за придорожных кустов, от забора, из сада налетела ватага подростков с палками и кольями в руках, и все вокруг загудело, защелкало, заухало.

- Ах вы, туды вашу, растуды вашу мать! - Иван Евсеевич моментально скинул тулуп, по-разбойничьи оглушительно свистнул и прямо из саней в длинном прыжке настиг двух парней и подмял их под себя, как волкодав пару щенков. Но не успел он оторваться от них, как сверху точно громом небесным шарахнуло его так по голове, что шапка отлетела в снег, и в ушах загремело, и в глазах вспыхнули, закружились огненные шары. Он оглянулся и увидел здоровенного верзилу с колом в руках, занесенным в высоченном замахе, и лицо в остервенелой, зверской усмешке. "Ах ты, гад! Ах ты, паскуда! Насмерть бьешь? Ну, лады..."

Иван Евсеевич нырнул под несущийся со страшным свистом кол и снизу сильно ударил парня под дых. Тот выронил кол, схватился руками за живот и, переломившись в поясе, повалился в снег. Увидев сраженного наповал своего заводилу, ребятня с тем же гиком и уханьем бросилась врассыпную, оставляя на снегу трех подбитых товарищей.

- А ну-ка, давай их в сани! - кричал Биняк. - В милицию их, стервецов, свезти! Пусть отцов вызовут. Это ж кулацкая вылазка на классовую вражду!

У него красовался под глазом здоровенный синяк и губы кровоточили. Максим Селькин сидел все так же на санях с оторванным рукавом тулупа и виновато улыбался:

- Имушшество колхозное попортили, вот пострелята... Как теперь с этим делом поступать будем?

- В милицию! - кричал Биняк. - Протокол составим. И штраф в пятикратном размере... А то родителям твердое задание... Подчистую штобы.

Иван Евсеевич осмотрел валявшихся ребят. Притворились подшибленными... Глаза украдкой поблескивали. Ясно, что боятся, кабы не забрали их...

- Поехали! - скомандовал Бородин.

- Куда? - переспросил Биняк.

- За кудыкины горы! Ты забыл, куда мы едем?

- Дак теперь важнее классовый карахтер проявить. Насчет политической линии. Надо в милицию заворачивать.

- Я те заверну кнутом по шее. Поехали! - Иван Евсеевич тронул вожжами лошадь и поехал первым.

Не успели они толком отъехать от места стычки, как лежачие поднялись и стали ругаться:

- Свиньи куцехвостые! Свиньи! Вот погодите, мы вас на обратном пути встренем... Еще посмотрим, чья возьмет.

Пока дрова пилили, да укладывали, да возы утягивали - стало смеркаться. И Биняк, и Селькин забастовали:

- Обратно через Гордеево не поедем. Нам головы посшибают в потемках-то. Поехали в объезд через Климуши, на Черного Барина.

Иван Евсеевич давно уж собирался съездить на хутор, поглядеть, как там хозяйствуют Котелок и Сообразило. И он согласился.

Почти всю дорогу, и полем до Климуши, и лесом до самого Черного Барина, Иван Евсеевич шел обочь саней, тулуп кинув на воз. И уже на подъезде к хутору его стало поташнивать, и голова кружилась, и вроде бы ознобом пробирало. Он завернулся в тулуп и сел на воз. Так, сидя на возу, и подъехал к околице Черного Барина.

Откуда-то из темноты ошалело заорал Сообразило:

- Стой! Кто идет?

- Свои, - ответил Бородин.

И в этот момент блеснуло прямо перед лошадиной мордой острым змеиным языком короткое пламя, и оглушительно грохнул выстрел. Лошадь пронзительно заржала, взвилась на дыбки и бросилась в сторону. Не успел Иван Евсеевич толком сообразить, что к чему, как почуял, что валится вместе с возом наземь. Только дернулся было в сторону, но тулуп за что-то зацепился. Его потянуло, подмяло под воз, и мгновенная, как вспышка выстрела, жгучая боль пронзила правую ногу и разлилась по всему телу.

- Стой, окаянная! Стой, дьявол! - орал Биняк, ловя лошадь Ивана Евсеевича.

Лошадь быстро поймали, успокоили. Воз поставили на место. И тут Иван Евсеевич с удивлением заметил, что валенок его правой ноги как-то навыверт торчит в сторону. Его подняли под руки. Стиснув зубы от боли, он материл почем зря оторопевшего с ружьем в руках Сообразилу:

- Ты что, баламут недоделанный, спектаклю решил устроить? Или покушению задумал? Говори!

- Обознался я, Иван Евсеевич.

- Врешь, кобель подзаборный! Ты что, голоса моего не узнал? Иль не видел, что лошадь спереди обстрижена, как баба паскудная?

- Темно ведь...

- А вот отдадим тебя под суд, там тебе посветлеет...

Внесли Ивана Евсеевича в дом - и там все сразу прояснилось. Посреди избы на раскаленной чугунке стоял обливной бак, от него в открытый таз с холодной водой отходил медный змеевик, с конца которого, из краника, капала самогонка в подставленную бутыль. Рядом стояла целая кадка медовухи.

Иван Маринин, по прозвищу Котелок, щуплый мужичонка с печальным морщинистым личиком, сидел на кровати, свесив короткие ноги, и с испугом глядел на вошедших.

- А ну-ка, брысь с кровати! - цыкнул на него Биняк.

Тот спрыгнул с кровати и сел на скамью у стенки. Ивана Евсеевича положили на кровать, осторожно подправили отогнутый валенок. Кривясь от боли, он приказал:

- Подушки мне под спину! Так... - И, глядя на самогонный аппарат, спросил: - Чья работа?

- Николай Жадов и Вася Соса старались, - ответил с готовностью Котелок.

- Так... Понятно. Василь Осьпов, - сказал он Чухонину, - отпрягай лошадь, садись верхом и дуй в милицию. Пусть Жадова заберут. Кража меда его работа.

- Холодно верхом-то, - сказал Биняк. - Я лучше в санях.

- Где ты их возьмешь?

- Счас, воз развалю... И вся недолга.

- Пока ты воз будешь разваливать - он уйдет.

- Ночью все равно не поймают, - говорил свое Биняк. - Да и в милиции никто сейчас и не почешется, ночью-то.

- Езжай, говорят, в милицию! Понял?

- Я сей минут, - сорвался Биняк и скрылся за дверью.

- Значит, Жадов тебя поставил на часах возле околицы? - спросил Сообразилу Иван Евсеевич.

- Он. Наказал стрелять, кто бы ни появился.

- Ах ты, матаня саратовская! Вас зачем сюда поставили? Добро колхозное на самогонку перегонять?

- Это не мы... - ответил Сообразило. - Они нам приказали...

- А у тебя что на плечах, башка или кочан капусты? Ты думаешь, тебе все с рук сойдет, поскольку колхозник? Нет, мать перемать, мы тебя под суд отдадим за одну компанию с этими живоглотами. Пойдешь, куда Макар телят не гонял. Понял?

- Понял, понял, чем мужик бабу донял, - бубнил свое Сообразило. Говорю тебе, не по своей воле я. Они меня силком принудили. Ты эта... Давай перекуси чего-нибудь. Поди, весь день не емши и назяблись. Нога вон тоже... Ишь, как вывернуло...

Сообразило начал ставить самовар, а Иван Евсеевич вдруг откинулся на подушки и не то заснул, не то впал в забытье.

Приехали за ним уже под утро на больничной лошади. Фельдшер Семен Терентьевич как глянул, так и валенок сымать не стал - перелом голени. Потом приехала милиция, Кулек и Сима, вдвоем. Рассказали, что ходили с обыском на дом к Сосе и Жадову. У Жадова в подполе оказался тайник. Там нашли пять кадок сотового меда, перемешанного с пчелами, а еще нашли много всякого добра.

Самого Жадова и след простыл. С той поры его никто и никогда не видел в Тиханове.

Сообразилу и Сосу судили, дали им по году принудиловки. А Ивана Евсеевича Бородина положили в тихановскую больницу на долгие месяцы...

Одна кампания - по раскулачиванию - пошла под уклон, вторая же - по коллективизации - набирала силу и страсть. Летели одна за другой вперехлест телефонограммы, требуя сводок и отчетов, стучали телеграфные аппараты, выбивая срочные директивы и постановления, бушевали на страницах окружных, областных и центральных газет призывы и лозунги.

"Героев черепашьих темпов коллективизации - под бич пролетарской самокритики". "Дни и часы сосчитаны: не позднее 20 февраля полностью засыпать семенные фонды!" "Корову и лошадь - под крышу колхоза..." "Борьбу с убоем скота не прекратишь одними административными методами. С этим злом надо бороться только массовым обобществлением скота и массовой контрактацией". "Довольно церемониться с волокитчиками!" "Те же, кто не успеют засыпать до 20 февраля семфонды, ответят пролетарскому суду за срыв и невыполнение директив правительства" [газета "Рабочий путь", Рязань, 1929, ноябрь].

В Тихановский райисполком пришло постановление окружного штаба по сплошной коллективизации:

"1. В Сапожковском, Сараевском, Ерахтурском районах сбор семфонда проходит неудовлетворительно. Если в ближайшие дни не будет достигнуто резкого перелома, членов райштабов с работы снять и предать суду.