Стоунхендж - Юрий Никитин

Дядя подождал Торвальда, а когда вылезли, Томас и Яра уже ждали их с каликой. Вокруг был густой лес, на поверхность пришлось прорываться через толстый слой мха. Торвальд тут же заложил плитой выход, накрыл мхом и щедро посыпал опавшими листьями. Отвернувшись на миг, похолодел, уже и сам не мог бы найти, откуда только что вылез.

Подошел калика, равнодушный, медленный в движениях. Зевнул, почесался, буркнул:

— Там за кустами... четверо коней. Чашу не потерял?

Томас похлопал по мешку.

— На месте. Откуда четыре коня, когда нам нужно было двое? Или ты предвидел и это?

Калика равнодушно пожал плечами.

— Просто попалось четверо.

Торвальд с обнаженным мечом в руке пробрался к кустам, выглянул. На широкой поляне в самом углу стояли, тесно прижавшись, как овцы, один к другому, четверо коней. Уши были прижаты, глаза дико блестели.

Торвальд оглядел поляну, свистнул слегка. Вышли Эдвин, тут же отшатнулся, затем Томас и Яра. Они пошли прямо к коням, не обращая внимания на траву, забрызганную красным, на трупы четверых воинов, на разбросанные мечи, стрелы.

Торвальд переглянулись с Эдвином. Эдвин спросил шепотом:

— Неужто он их всех... один?

— Похоже, что для этой троицы такое не в новинку. Он еще и карманы у всех вывернул, чтобы на разбойников думали.

— Ну, я думаю, он вывернул карманы не для того, чтобы запутать следы. Я не очень доверяю славянам. А русам — в особенности. Я много прочел про Рюрика Ютландского, основателя их нынешнего государства. До сих пор в дрожь бросает!

Торвальд спорить не стал.

— Да, стоит поглядеть на его рожу — мурашки по всему телу бегут. А бедный Томас его еще святым отшельником зовет!

— Действительно, бедный...

Четверо мужчин разобрали коней, а Яре пришлось сесть на круп коня Томаса. Калика сразу погнал своего в галоп, и Яра едва успела ухватиться за Томаса. Ее пальцы скользили по железным доспехам, она наконец прижалась к нему сзади, обхватила обеими руками, сцепив пальцы чуть выше пряжки на поясе.

Олег мчался суровый и мрачный. Краем глаза посматривал на молодого рыцаря — у того в глазах были растерянность и острое сожаление. То ли страдал, что придется расставаться с драгоценной чашей, то ли мучился, что железо панциря отделяет его от тонких пальцев золотоволосой женщины.

Они скакали весь остаток дня. Томас молился, чтобы МакОгон сумел продержаться до их возвращения. Отец и дядя спорили о баронах, что поддерживали короля, о чаше как-то снова забыли, ибо чаша — это святость, а топчут грешную землю, общаются с грешными людьми, любят грешных женщин...

Потом как-то разом все разговоры смолкли. Впереди на фоне багрового неба черными колоннами грозно и торжественно вырисовывались каменные столбы. На крохотных людей пахнуло внезапным холодом. Эти столбы вытесывали и ставили не люди — древние великаны! Теперь нет такой мощи, чтобы притащить издалека, а то даже из-за моря, такой камень и воздеть стоймя. А на многих колоннах неведомые гиганты еще и каменные плиты водрузили как крыши.

Часть мегалитов казалась чудовищными грибами на высоких тонких ножках. Они стояли широким кругом, в середине тоже были каменные плиты, вбитые в землю, где в самом центре был выложен круг из массивных белых камней.

В северной части каменные столбы стояли плотно, образуя стену, где на немыслимой высоте виднелись широкие каменные плиты. Ни грозы, ни ураганные ветры, ни войны не могли их сдвинуть, сбросить.

Только так кажется, подумал Олег невесело. Когда-то они выглядели совсем-совсем иначе. Это был настоящий храм, храм древней мощи. Теперь даже нельзя представить, каким он был...

Копыта внезапно застучали сухо и страшно. Томас напрягся, сердце сжали холодные пальцы страха: в развалинах языческого храма еще могут гнездиться старые демоны!

— Сэр калика, — спросил он уже в который раз, — ты уверен, что...

— Сам убедишься, — ответил калика. — Я тебя когда-нибудь обманывал?

— Вот это и тревожит... Как раз время надуть так надуть!

Сэр Эдвин сердито хмурился, ерзал в седле. Племянник и его спутник в звериной шкуре шутят в таком месте, где даже дышать страшно и опасно. Древние места везде хранят темные тайны. Под тяжелыми глыбами камня спят могучие и злобные демоны темных времен. Они ушли вглубь, спасаясь от блистающей чистоты и святой невинности Пресвятой Девы, но сон их чуток!

На вымощенной плитами равнине воздух был сухой и горячий, словно эта часть Британии принадлежала другому миру. Сэр Эдвин напомнил себе, что каменные плиты вбирали солнце целый день, сейчас расстаются с теплом, к утру будут такими же холодными, как и окружающая сырая земля, но ум одно, а чувства кричали про огненных демонов, близком аде с кипящими на кострах котлами, уши тревожно ловили шорохи, а глаза уже намечали места среди плит, откуда полезут безобразные чудовища ночи.

— Здесь одни развалины, — сказал Томас напряженно, — ты хоть помнишь, куда надо ее поставить?

— Ты еще не видел развалин.

— Я не видел?

— Но ты их увидишь.

Голос калики был суров и мрачен. Кони прошли между огромных каменных столбов. Томас оглянулся, посерел лицом. За их конями тянулись багровые отпечатки копыт. Томасу даже послышалось шипение горячего камня. Отпечатки оставались только за конями Томаса и калики, а темнели и гасли медленно, нехотя.

Чем ближе приближались к середине круга, священному капищу, тем ярче становились оттиски копыт. Наконец стали совсем оранжевыми, а ноздри людей уловили жар и запах горения. Кони тревожно прядали ушами, суетливо перебирали ногами. Глаза были дикие, непонимающие.

Олег кивнул на середину белого круга. Там высился круглый, как жернов, камень. В середине была неглубокая ямка, диаметром как раз для ободка чаши. Томас чувствовал, как холодок пополз по спине. Неужели высшие силы, языческие или богоугодные, уже все приготовили? Или даже предусмотрели эти его шаги сотни или тысячи лет назад, когда неведомая сила обтесывала эти чудовищные камни?

— Это... для чаши?

— Для жертв, — ответил калика равнодушно.

— Ж...жертв?

— Вон еще канавка для стока крови.

Томаса передернуло от отвращения. На этот богопротивный камень для дьявольских жертвоприношений, наверняка человеческих, поставить святую чашу?

Он остановился, немеющими пальцами взялся за мешок. Веревка была затянута так туго, что едва не обломал ногти. Вокруг стукали головами, заглядывали, сопели, дышали луком и мясом. Нетерпеливо вздыхали, подавали советы.

Сэр Эдвин наконец сказал в нетерпении:

— Дай я развяжу!

Калика подал нож.

— На!.. Все равно не носить тебе чашу больше.