Увечный бог - Стивен Эриксон

  Выбрать велела

  Кого же спасать

  Ты выбрал, конечно

  Спасти одного

  Отдать остальных

  Нелегкий был выбор

  Но ты его сделал

  И каждый день делаешь

  Делаешь снова

  Вседневная правда

  Из тех, кто оставлен

  Кто-то умрет

  И новая правда

  Откроется миру

  Их не сосчитаешь

  Но стоит уйти

  Останется память

  Пусть быстро бежишь

  Пусть бежишь далеко

  Останется память.

  Маппо бегом покинул площадь. Унося ее голос:- В Икариасе остается память. В Икариасе ждет могила всего тобой позабытого. В могиле - память. В могиле ты можешь найти истину. Решил спасти его, Огр? Решил привести в этот город? Открыв свою могилу, что он найдет?

  А что бы нашел любой из нас?

  Готов ли ты нарисовать карту, Огр, со всеми мертвыми детьми, за спиной тобою оставленными? Видишь ли, мой сон нельзя пересказывать Рутту, ведь я его люблю. Мне снилась могила, Огр, заполненная мертвыми детьми.

  Похоже, все мы строители монументов".

  Маппо бежал, крича. Бежал и бежал, оставляя кровавый след, оставляя повсюду плененные отражения. Навеки скованные.

  - Потому что память остается.

  - Устаешь ли ты, Сетч, от мрака и рока?

  Сечул Лат искоса глянул на Эрастраса. - Устану, в тот же миг, когда ты утомишься от вида крови на руках.

  Эрастрас оскалился: - А если твоя задача - всегда напоминать мне о ней?

  - Честно говоря, не знаю. Полагаю, можно вырвать себе глаза и восхвалить обретенную слепоту...

  - Насмехаешься над моей раной?

  - Нет. Извини. Я вспомнил поэта, вдруг заявившего, что видел слишком многое.

  Килмандарос спросила сзади: - И его увечье изменило мир?

  - Необратимо, мама.

  - Как же?

  - Глаза могут быть прочными, словно доспехи. Их можно закалить, чтобы ничего не видели. Была бы сильна воля. Ты повидала такие глаза, мама - и ты, Эрастрас. Они спокойно лежат в глазницах, словно каменные шары. Они способны засвидетельствовать любую крайнюю жестокость. Ничего внутрь, ничего наружу. Ну, тот поэт удалил такие камни. Навеки сорвал завесу. И тогда то, что было внутри, вылилось наружу.

  - Но раз он был слепым, ничто извне не могло найти путь внутрь.

  - Да, мама. Но было слишком поздно. Как и должно было быть, если хорошенько подумать.

  - Итак, вылилось наружу, - вмешался Эрастрас. - И что?

  - Догадываюсь я, что мир изменился.

  - Не к лучшему, - буркнула Килмандарос.

  - Во мне нет жгучей нужды исцелять беды мира, - сказал Сечул Лат. - Этого или любого иного.

  - Но ты критикуешь...

  - Если честное наблюдение приводит к критическим выводам, ты отвергнешь честность или сам акт наблюдения?

  - Почему бы не всё сразу?

  - Действительно. Видит Бездна, так будет легче.

  - Тогда чего суетиться?

  - Эрастрас, передо мной два варианта. Рыдать по причине или рыдать без причины. В последнем случае вы увидите безумие.

  - А первый случай отличается? - спросила Килмандарос.

  - Да. Какая-то часть меня верит, что если плакать достаточно долго, можно выплакать себя. И тогда в прахе последствий может родиться нечто иное.

  - Например? - потребовал Эрастрас.

  Сечул Лат пожал плечами: - Надежда.

  - Видишь дыру в моей голове, Костяшки? Я тоже рыдаю, но рыдаю кровью.

  - Друг мой, наконец ты становишься истинным богом всех живых миров. Встань же, наконец, на вершине творения, и мы воздвигнем тебе статуи, славя святую рану, символ бесконечных страданий жизни.

  - Я такое приму - если текущая по лицу кровь перестанет быть моей собственной.

  Килмандарос хмыкнула: - Не сомневаюсь, твои поклонники будут рады истечь кровью ради тебя, Эрастрас. Пока Бездна не проглотит нас всех.

  - И жажда моя сравняется с их щедростью.

  - Когда...

  Но рука Килмандарос внезапно ухватилась за плечо Сечула, развернув его. - Друзья, -пророкотала она, - время.

  Они повернулись назад.

  От гребня холмов шла простершаяся на запад равнина, усеянная камнями и клочьями жилистой травы - насколько они могли видеть. Но освещенный утренними лучами пейзаж начал меняться. Почва стала светлой - широкое изогнутое пятно потеряло все краски. От серого к белому, пока вся равнина не начала казаться скопищем костей и пепла. Вдалеке - в самой середине порченого пятна - земля начала подниматься.

  - Просыпается, - произнесла Килмандарос.

  - И теперь, - шепнул Эрастрас, сверкая глазом, - мы поговорим о драконах.

  Холм поднялся на ровном месте, закрыв горизонт - целая гора...

  ... и взорвался на глазах, взметая землю и камни.

  Громадные трещины покрывали дно низины. Холмы под ногами задрожали, Старшие Боги пошатнулись.

  Когда колонна пыли и пепла взлетела ввысь, когда подобное грибу облако закрыло половину неба - их достиг, наконец, и звук, плотный как движущаяся стена, рождающий мучительную боль в черепах. Сечула и Эрастраса вбило в землю. Даже Килмандарос упала - Сечул, кувыркаясь, смотрел на нее, видел, что рот раскрыт, но не мог различить страшного вопля за воем ветра, за грохотом взрыва.

  Изогнувшись, он поглядел на огромное клубящееся облако. "Корабас. Ты вернулась в мир".

  В смерче начали формироваться отдельные вихри пыли, грязи и дыма. Он видел, что они колышутся, словно разгоняемые потоками воздуха из незримого центра. Он наморщил лоб..."Ее крылья? Всё это сделали крылья? Кровь Старших!"

  Когда замолк гром, Сечул услышал Эрастраса. Тот хохотал.

  - Мама?

  Килмандарос встала на ноги. Поглядела на сына. - Корабас Отас'тарал ирас'Элайнт. Отатарал, Сечул, это не вещь - это титул. - Она развернулась к Эрастрасу. - Странник! Знаешь его значение?

  Смех одноглазого Бога медленно затих. Он отвернулся, пробурчав: - Какое мне дело до древних титулов?

  - Мама?

  Она поглядела на ужасающую порчу неба и земли, что осталась на западе. - Отас"тарал. В каждой буре есть глаз, место... тишины. "Отас'тарал" значит "Глаз Отрицания". И ныне мы породили в мире БУРЮ.

  Сечул Лат снова сел, спрятал лицо в покрытых пылью ладонях. "Устаю ли я? Да. Устаю. Смотрите, что мы выпустили. Смотрите, что мы начали".