Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - Батлер Сьюзен

Гарри Гопкинс отправил Сталину телеграмму, в первом предложении которой было предупреждение о том, что смерть Рузвельта принесет проблемы для Советского Союза: «Я хочу, чтобы Вы знали: я чувствую, что Россия потеряла своего величайшего друга в Америке. Президент был глубоко впечатлен Вашей решительностью и уверенностью в том, что нацистские тираны во всем мире будут навсегда изгнаны из власти»[1069]. В ответном письме Сталин молчаливо признал предупреждение: «Я полностью согласен с Вами… Я лично глубоко опечален потерей верного друга, человека великого духа»[1070].

Коммунистическая партия и НКВД, следуя политике правительства постоянно проверять и анализировать общественное мнение относительно важных событий, пришли в выводу, что советские люди обеспокоены тем, каким будет отношение к ним преемника Рузвельта. Причина отчасти заключалась в том, что Рузвельт стал чрезвычайно популярен в советском обществе. Наряду с этим это объяснялось также и тем, что советским людям было известно, что в Америке по-прежнему подспудно существуют антироссийские настроения. «Известие о смерти президента США Франклина Рузвельта встречено в Москве с чувством искреннего соболезнования и глубокого сожаления по поводу его безвременной кончины… Наряду с этим выражается чувство озабоченности тем… продолжит ли преемник Рузвельта, Трумэн, политику Рузвельта по наиболее важным вопросам войны, мира, послевоенной безопасности, а также в отношении Советского Союза»[1071].

Мир и безопасность – вот что символизировал Рузвельт для русского народа. И для Сталина тоже, как это стало ясно в конце мая в ходе визита Гопкинса в Москву.

Через два дня в посольстве США была проведена простая поминальная служба. На ней присутствовали все высокопоставленные представители военного командования всех родов войск, Молотов и все члены его комиссариата, все высокопоставленные иностранные дипломаты в Москве, весь состав посольства США и все американские военнослужащие в Москве, а также приглашенные журналисты.

В тот же день чуть позже Гарриман поехал в Кремль для разговора со Сталиным. За несколько недель до этого, вопреки всем приказам, экипаж самолета американских ВВС на авиабазе в районе Полтавы переодел поляка-антикоммуниста в американскую форму, спрятал его в своем самолете и тайком вывез с авиабазы. И теперь Сталин выражал свой гнев Гарриману по этому поводу, обвиняя все ВВС США в сговоре с антикоммунистическим польским подпольем. Это означало, сердито парировал Гарриман, что своими обвинениями Сталин «поставил под сомнение лояльность генерала Маршалла». Ответ Сталина примечателен своей прямотой и одновременно тем, что он в скрытой форме являлся извинением: «Генералу Маршаллу я бы доверил свою жизнь. Виноват не он, а младший офицер». Гарриман воспользовался необычностью момента после такого заявления и сказал, что Рузвельт считал: основной проблемой, из-за которой произошло ухудшение советско-американских отношений, была Польша. Гарриман полагал, что, когда Молотов будет в Америке, ему, таким образом, следует пытаться найти общий язык на эту тему со Стеттиниусом и Иденом. Реакция на эти слова поразила Гарримана. Молотов, который, как обычно, присутствовал при разговоре, «что-то проворчал… Однако Сталин заверил Гарримана, что поручит Молотову найти с ними общий язык… “И чем скорее, тем лучше“, – сказал он, отклоняя всяческий протест своего несчастного наркома иностранных дел».

Глава 18

Гопкинс поворачивает колесо истории вспять

Рузвельт, которому не давали покоя воспоминания о том, как Сенат заблокировал идею президента Вильсона, всегда осознавал фундаментальную силу Сената в деле продвижения или торможения внешней политики. В этой связи Трумэн для него всегда был привлекательной фигурой, поскольку тот был честным, трудолюбивым и снискавшим популярность сенатором. Поэтому Рузвельт взял его к себе в команду в качестве вице-президента, чтобы повысить шансы утверждения в Сенате идеи создания Организации Объединенных Наций как всемирной организации и решающего условия обеспечения мира.

Однако, хотя Рузвельт и знал Трумэна как большого труженика и честного человека, он никогда не уделял время тому, чтобы просветить его насчет своих планов, ввести его в свой круг. Он действительно едва общался со своим новым вице-президентом. Его внимание было по-прежнему сосредоточено на завершении войны, обеспечении безоговорочной капитуляции Германии и создании новой организации, конференция по учреждению которой должна была состояться в Сан-Франциско, причем почти всем этим он занимался лично. Введение в курс дела нового вице-президента предполагалось позже, летом. «Огромное желание Рузвельта создать эту международную организацию, отвечавшую за обеспечение мира, для мира, наконец, начало осуществляться, – откровенничала Дейзи Сакли в своем дневнике 31 марта. – По сравнению с этим все остальное не имело никакого значения»[1072]. Трумэн даже не имел доступа в Штабную комнату при Рузвельте-президенте, первый раз он там появился уже после смерти Рузвельта.

Визит Молотова в Вашингтон начался достаточно успешно, но завершился с советской точки зрения полным провалом. Когда министр иностранных дел прибыл в США, Трумэн кратковременно посетил его в «Блэр Хаусе», официальной резиденции для важных иностранных гостей, в которой остановился Молотов, и они обменялись короткими любезностями. На следующий день в 17:30 Молотов встретился с Трумэном в Овальном кабинете. На встрече присутствовали два переводчика, Болен и Павлов, и послы Гарриман и Громыко, а также Лихи.

Трумэн скрупулезно (насколько это было возможно сделать в течение короткого времени) ознакомился с последними тенденциями внешнеполитического курса страны. Он изучил стенограммы и документы Ялтинской конференции, побеседовал со своими специалистами в области внешней политики. В рамках подготовки к визиту Молотова он встречался со Стеттиниусом, Стимсоном, Маршаллом, министром ВМС Джеймсом Форрестолом, Гарриманом и Дином, которые изложили ему свое мнение по внешнеполитическим вопросам и порекомендовали ему позицию, которую, по их мнению, ему следовало занять с представителем СССР. Стеттиниус, не выступая за необходимость каких-либо изменений в отношениях с Россией, все же сказал Трумэну, что ситуация вокруг Польши была крайне запутанной, а он слышал, что русские были готовы настаивать на признании польского правительства в Люблине и на том, чтобы именно оно представляло Польшу на конференции в Сан-Франциско. Стимсон, опасаясь, что с учетом бескомпромиссности советской политики могут быть внесены изменения в политический курс Рузвельта, посоветовал Трумэну «быть очень осторожным и посмотреть, нельзя ли уладить этот вопрос, не провоцируя прямой конфликт с Советским Союзом»[1073]. (Понимая, что проведение честных и свободных выборов в Польше – это пустые надежды, он написал этим вечером в своем дневнике: «Из своего опыта внешнеполитической деятельности я отлично знаю, что, кроме США и Великобритании, больше нет стран, имеющих реальное представление о том, что это такое – честные свободные выборы».) Маршалл поддержал предложение Стимсона «продолжать практику строительства отношений на дружеской основе», однако остальные (Форрестол, Дин, Гарриман и Лихи) были другого мнения и выступили за занятие жесткой позиции. Лихи, который просветил Трумэна о том, как бесцеремонно нарушил Сталин свои обязательства, данные на Ялтинской конференции[1074], высказал мысль, которая явилась консенсусом мнений как Форрестола, Дина, Гарримана и его собственного, так и мнения Маршалла и Стеттиниуса: Трумэн должен продемонстрировать в отношении Молотова «сильную американскую позицию»[1075].