Блеск и нищета куртизанок. Евгения Гранде. Лилия долины - Оноре де Бальзак

— Ерунда! Я уже знаю, как быть с Гонорой! — сказала страшная Жаклина. — Я не теряла времени попусту, не сидела сложа руки!

— Чтобы Джинета, эта корсиканская девка, была найдена, и завтра же! — продолжал Жак Коллен, улыбаясь тетке.

— Надо ее выследить!

— Тебе поможет Манон-Блондинка, — отвечал Жак.

— У нас еще целый вечер впереди! — возразила тетка. — Чего ты петушишься? Неужто пахнет жареным?

— Я хочу превзойти с первого же своего шага все, что было самого удачного в работе Биби-Люпена. У меня состоялся коротенький разговор с чудовищем, убившим моего Люсьена, и я живу только ради того, чтобы отомстить ему. У нас с ним будет равное положение, одинаковое оружие, те же покровители! Мне понадобится несколько лет, чтобы разделаться с этой гадиной! Но он получит удар прямо в сердце.

— А он, верно, и сам думает подложить тебе поросенка от той же свиньи, — сказала тетка. — Ведь он приютил у себя дочь Перада, помнишь ту девчонку, что была продана госпоже Нуррисон?

— Наша первая задача — это поставить ему слугу.

— Трудновато! Он знает в этом толк, — сказала Жаклина.

— Что же, ненависть помогает жить! Впряжемся в работу!

Жак Коллен взял фиакр и поехал на набережную Малакэ в свою келью, где он жил, рядом с квартирой Люсьена. Привратник, чрезвычайно удивленный его появлением, вздумал рассказывать ему о происшедших событиях.

— Я все знаю, — сказал ему аббат. — Меня оклеветали, несмотря на святость моей жизни, но благодаря вмешательству испанского посла я освобожден.

И, быстро поднявшись в свою комнату, он вынул из-под обложки молитвенника письмо, написанное Люсьеном госпоже де Серизи, когда он впал у нее в немилость, показавшись у Итальянцев в ложе Эстер.

В отчаянии Люсьен, считая себя погибшим навеки, решил не посылать письма; но Жак Коллен прочел этот образец эпистолярного искусства, и, так как каждая строчка, написанная рукою Люсьена, была для него священна, он спрятал письмо в молитвенник, высоко оценив поэтические выражения этой тщеславной любви. Когда господин де Гранвиль рассказал ему, в каком состоянии находится госпожа де Серизи, этот столь проницательный человек правильно рассудил, что первопричина отчаяния и нервного расстройства знатной дамы кроется в размолвке между нею и Люсьеном, в которой она была повинна. Он знал женщин, как судья знает преступников, он угадывал самые сокровенные движения их сердца и сразу же подумал, что графиня, должно быть, приписывает смерть Люсьена также и своей суровости и горько себя за это упрекает. Несомненно, человек, обласканный ее любовью, не расстался бы с жизнью! Узнав, что, несмотря на ее резкий поступок, ее любили по-прежнему, она могла выздороветь.

Если Жак Коллен был искусным командующим армией каторжников, то надо сознаться, что он в неменьшей мере был искусным целителем душ. Появление этого человека в особняке де Серизи было позором и вместе с тем надеждой. В маленькой гостиной, смежной со спальней графини, собралось несколько человек: граф, врачи; но, оберегая свою честь от малейшей тени, граф де Бован выслал оттуда всех, оставшись лишь со своим другом. Для вице-председателя Государственного совета, для члена тайного совета появление в его доме столь темной и зловещей личности было ощутимым ударом.

Жак Коллен переоделся. На нем были черные суконные панталоны и сюртук, его поступь, взгляд, движения — все было совершенно безукоризненно. Он поклонился обоим государственным мужам и спросил, может ли он войти в спальню графини.

— Она ждет вас с нетерпением, — сказал господин де Бован.

— С нетерпением? Она спасена, — сказал этот грозный чародей. И в самом деле, побеседовав полчаса, Жак Коллен отворил дверь и сказал: «Пожалуйста, граф, вам больше нечего опасаться рокового исхода».

Графиня прижимала письмо к сердцу; она была спокойна; казалось, она примирилась сама с собой. Увидев ее, граф не мог сдержать свою радость.

«Вот они, эти люди, вершители нашей судьбы и судьбы народов! — подумал Жак Коллен, пожав плечами, когда два друга вошли в спальню. — Нечаянный вздох женщины выворачивает их мозги наизнанку, как перчатку! Они теряют голову от одного ее взгляда! Юбка покороче или подлиннее — и вот они в отчаянии бегают за ней по всему Парижу. Женские причуды отзываются на всем государстве! О, как выигрывает человек, когда он, подобно мне, освобождается от этой тирании ребенка, от этой пресловутой честности, низвергаемой со своих высот страстью, от детской злости, от этого чисто дикарского коварства! Женщина, гениальный палач, искусный мучитель, была и всегда будет гибелью для мужчины. Генеральный прокурор, министр — все они ослеплены: они поднимают все вверх дном ради писем герцогини или девчонки, ради спасения рассудка женщины, которая все равно и в здравом уме будет безумнее, нежели потерявши рассудок. — Он высокомерно улыбнулся. — Они мне верят, они прислушиваются к моим откровениям и оставят место за мною. Я буду всегда господствовать над этим миром, который вот уже двадцать лет повинуется мне…»

Жак Коллен применил и здесь ту удивительную силу, при помощи которой он некогда воздействовал на Эстер, ибо он владел, как неоднократно видел читатель, умением укрощать безумцев словом, взглядом, жестом, и он изобразил Люсьена как бы унесшим с собою в душе образ графини.

Ни одна женщина не устоит перед мыслью, что она была любима безраздельно.

«У вас нет более соперницы!» — было последним словом этого холодного насмешника.

Он пробыл целый час в гостиной, забытый всеми. Господин де Гранвиль, войдя, увидел, что он стоит мрачный, погруженный в раздумье, подобное тому, какое должно овладевать человеком, решившимся произвести 18 брюмера в своей жизни.

Генеральный прокурор направился в спальню графини, где пробыл несколько минут, потом, вернувшись, подошел к Жаку Коллену и спросил его:

— Тверды ли вы в ваших намерениях?

— Да, сударь.

— Так вот, вы смените Биби-Люпена, а наказание осужденному Кальви будет смягчено.

— Его не пошлют в Рошфор?

— Ни даже в Тулон. Вы можете дать ему у себя работу. Но эти милости и ваше назначение зависят от того, как вы себя проявите в вашей должности за те шесть месяцев, пока вы будете помощником Биби-Люпена.

В первую же неделю помощник Биби-Люпена возвратил четыреста тысяч франков семье Кротта, выдал Рюфара и Годе.

Выручка за продажу государственных процентных бумаг Эстер Гобсек была найдена в постели куртизанки, и господин де Серизи передал Жаку Коллену триста тысяч франков, отказанных ему по завещанию Люсьеном де Рюбампре.

Надгробие, выбранное Люсьеном для себя и Эстер, считается одним из самых красивых на кладбище Пер-Лашез, и место в их изножии предназначено для Жака