Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [с иллюстрациями] - Татьяна Рожнова

Эти и другие вопросы остались без ответа.

Надо полагать, что именно отношение матери к Наталье Николаевне (а не наоборот) было причиной того, что, получив известие о кончине сестры и тревожась о здоровье матери, она умоляет брата сообщить ей, как Наталья Ивановна приняла эту весть, признаваясь: «Если бы я решилась, я бы написала ей сама…»

М. И. Осипова — брату Алексею Вульфу.

«…Я последний раз ничего не говорила тебе о Льве: признаюсь, не имела духа. Я совершенно твоего мнения, — все равно, где он счастлив, только был бы он счастлив… Хотя совестно сознаться, что грустно мне было, когда узнала о его женитьбе. Хотя я давно это ожидала и теперь еще не совсем привыкла к этой мысли. Видно, память о нем глубже запала в сердце, чем я сама думала…»{812}.

Николай Афанасьевич Гончаров — сыну Дмитрию из Москвы.

«Хотя и слышали мы с Сергеем Николаевичем о Катерине Николаевне, но зная тесную дружбу, которая тебя с ней соединяла, и опасаясь умножить твою печаль, мы решили притаиться, будто про то ничего не знаем, и соблюсти глубочайшее молчание до сведения о том твоего собственного. Мое правило быть в таких убийственных семейных случаях молчаливыми, чтоб одним неосторожно и без намерения сказанным словом не расстроить еще вдвое того, кто лишился человека, близкого сердцу своему. Никогда не следует спешить сообщать печальные новости.

Гнев божий на наш род. Со всех сторон летят бедствия и напасть на нашу семью. Горя — моря! Слишком молодо, слишком рано перешла Екатерина Николаевна в страну вечного покоя, в царство тишины небесной, непрерывной. Конечно, там будет она наслаждаться сном безмятежным, но сном без пробуждения! Помолимся же за нее: Помяни господи <…> и остави и прости ей все вольные ея согрешения и невольныя. Кто из нас почесть себя смеет святым, кроме безумца? Ни даже безгрешным…

Желал бы я знать уведомлением от вас, с каким расположением приняла это известие Наталья Ивановна и какова она после столь печальной новости»{813}.

Какое светлое и ясное письмо 56-летнего, по словам жены, Натальи Ивановны, «умалишенного» брошенного мужа… Той самой Натальи Ивановны, у которой, со слов ее младшей дочери, «от сумасшествия мужа и неприятностей семейных характер испортился…» А у «сумасшедшего», судя по всему, — нет.

Ноябрь 1843 года.

Александрина Гончарова — брату Дмитрию из Петербурга.

«Вот еще одно письмо, дорогой Дмитрий, которое я получила через Фризенгофов, посылаю тебе его, чтобы ты передал Маминьке, если сочтешь нужным. Не зная его содержания, я боюсь послать его прямо на имя матери. Ради бога, дорогой брат, сообщи нам, как перенесла она печальную новость о смерти бедной сестры. Она еще у тебя? Как ее здоровье?

Наш дом — настоящий лазарет: Таша по-прежнему страдает головными болями. Маша тоже нездорова эти дни, но слава богу, ей лучше, опасались было, не скарлатина ли у нее, но все обошлось.

Мне совестно, дорогой Дмитрий, говорить тебе о деньгах в такой момент, когда у тебя голова не тем занята, но затруднительное положение, в котором мы находимся, заставляет забыть про укор совести. Умоляю тебя, дорогой брат, пришли нам к Рождеству, что нам причитается, это время платежа, и если ты не придешь нам на помощь, не знаю, что с нами будет.

Прощай дорогой, любезный Дмитрий, целую тебя от всего сердца, также жену и детей. Если Маминька еще с вами, поцелуй ей от меня нежно ручки»{814}.

Иван Гончаров, по-прежнему живший в своем имении Ильицыно Рязанской губернии, также узнал о смерти Екатерины, и это побудило его написать Дантесу письмо:

«<…> Чего бы я ни дал в этот момент, чтобы обнять вас как брата, выразив признательность за годы счастья, увы, слишком короткие, которые вы сумели дать нашей бедной Екатерине. Она умела хорошо платить вам за вашу любовь! Теперь я могу особенно благодарить Бога за то, что он дал мне счастье увидеть вас вместе и собственными глазами убедиться в согласии, мире и безмятежности, которые царили в вашем доме. Да, словно бальзам проливается на мое сердце, когда я думаю, что Екатерина была счастлива с вами и благодаря вам… Мой добрый Жорж, пишите мне, я с нетерпением жду известий от вас, расскажите мне о себе, о моих дорогих племянниках, откройте мне ваше благородное сердце и поверьте, я сумею понять и оценить излияния вашей больной души, мы будем плакать вместе, и, может быть, это смягчит вашу боль… Будем сердечными друзьями, какими мы были в наши последние встречи…

Прощайте еще раз, любимый Жорж, пишите мне, этим вы ответите на братскую привязанность, которую я к вам испытываю…»{815}.

Иван Николаевич, который еще совсем недавно видел сестру здоровой и веселой, был потрясен ее внезапной кончиной. Подавленный несчастьем и, естественно, тревожась за судьбу своей больной жены Марии, в конце 1843 года он выехал с нею на лечение в Европу, точнее, в Баден-Баден.

В обратном направлении — из Франции в Россию — Дантес отправил Д. Н. Гончарову трагически-восторженное послание, полное эпитетов и восклицаний:

«Сульц, 10 декабря 1843 г.

Любезный Димитрий, я был чрезвычайно тронут столь дружеским письмом, которое вы мне прислали в связи с кончиной моей дорогой Катрин! Вы правильно делаете, что жалеете меня! Никогда у меня не было такого жестокого и неожиданного удара, эта смерть снова перевернула всю мою жизнь, которую ангельский характер вашей прекрасной сестры сделал такой спокойной и счастливой. Можно было бы сказать — у нас было какое-то предчувствие, что нам мало времени предстоит прожить вместе; никогда мы не разлучались, во всех моих поездках и путешествиях жена меня сопровождала, у меня не было ни одной тайной мысли от нее, равно и Катрин давала мне возможность всегда читать в ее прекрасной и благородной душе. Наше счастье было слишком полным, оно не могло продолжаться! Бог не захотел оставить дольше на земле эту примерную мать и супругу. Провидению, неисповедимому в своих повелениях, иногда угодно даровать нам такие избранные существа, чтобы указать, какими должны быть все женщины, а затем оно их берет обратно, чтобы предоставить оплакивать их тем, кто имел счастье их знать.

Благодарю вас также, добрый брат, за письмо которое вы написали барону Геккерну; из него я имел счастье узнать, что вы горячо принимаете к сердцу интересы детей вашей сестры, и я надеюсь, что вы будете иметь возможность сдержать свои обещания, сделанные таким приятным образом. Что касается того, что я выбрал графа Строганова, то я сделал это единственно потому, что он будет вам приятен, желая прежде всего не предпринимать никаких шагов, которые не могли бы получить вашего согласия.