Антихрист - Александр Кашанский

— Нет надо мной теперь ничьей воли, кроме воли Бога. Ты опоздал, ненамного, но опоздал.

— Нет, Иван. Так не бывает, ты напишешь то, что уже сделал один раз, я приказываю тебе. И ты сделаешь это несмотря ни на что, потому что моя воля — это твоя воля, а я хочу этого.

— Приказывай, я слушаю.

— Возьми лист бумаги и напиши первое уравнение твоей Системы на том языке, на котором написана Книга.

Иван сел за стол взял лист и написал:

«Во имя Бога милостивого, милосердного! Хвала Богу, Господу миров, милостивому милосердному, царю в день суда! Тебе мы поклоняемся и просим помочь! Веди нас по дороге прямой, по дороге тех, которых Ты облагодетельствовал, — не тех, которые находятся под гневом, и не заблудших»[38].

— Что ты пишешь?

— Так начинается Книга.

— Но это же Коран!

— Так начинается Книга.

— Почему ты пишешь по-русски? Где же уравнения?

— Чтобы писать на языке Бога, мне нужен Самаэль. Но это то же самое, уверяю тебя. Даже если я напишу это на языке Бога — это не изменит смысл написанного. Правда, здесь не совсем адекватный перевод, но я его исправлю, точнее, поясню. Находящиеся под гневом и заблудшие — это те, имен которых нет в Предвечной книге, они свободны как ты и как я был и поэтому блуждают во тьме своей свободы.

— Черт тебя задери, Иван. Допустим, ты сейчас напишешь то, что знаешь, так, как считаешь нужным. Что тогда, как я смогу этим воспользоваться?

— Ты, я думаю, никак не сможешь, потому что если ты забрал мою волю, значит, ты насильник, а как и всякий насильник — не имеешь души, духа Божьего в себе. Ты никак не можешь воспользоваться этой Книгой. Ты можешь только бояться ее и ее смысла. Зачем тебе это?

— Затем, чтобы иметь власть.

— Ты хочешь быть, как Зильберт?

— Да.

— Но для этого тебе совсем не нужна Книга.

— Пиши, пиши на том языке, на котором записаны твои уравнения. Я приказываю тебе.

Иван написал несколько рядов непонятных знаков.

— Вот, написал. Писать дальше?

— Как это прочесть?

— Без компьютера это нельзя прочесть.

— Что будет, если ты напишешь все это до конца и введешь в компьютер?

— Тогда явится Бог и спросит у того, кто будет держать свою руку на клавише запуска программы. Он спросит, не хочет ли новый обладатель вечной истины получить душу или будет Армагеддон и Суд. Но Бог не может творить зла, Он готов был уступить мне свое место.

— Бог являлся к тебе?!

— Я стал существовать для него, когда Он дал мне Лийил, свое перо, чтобы я творил чудеса, но я еще тогда не существовал для Него так, как существую сейчас. Бога нельзя видеть, но я слушал Его.

— И что ты выбрал?

— Душу.

— А я бы выбрал власть. Еще раз, черт тебя подери! Где сейчас этот Лийил?

— Здесь, — Иван показал на свою голову.

— Так, ясно. Что скажешь, уважаемый? — обратился Ясницкий к своему помощнику.

— Это как раз тот неблагоприятный для нас случай, о котором я вас предупреждал. Слишком слабая психика и слишком мощное подсознание.

— Это у него-то слабая психика!

— Получается так. Не выдержала.

— Ну и что делать?

— Из него можно сейчас получить только какие-то факты. Никаких логических рассуждений. Он в результате своих исследований помешался на почве религии. Если бы это не произошло сейчас, под действием моих препаратов, то произошло бы позже.

— Сергей, иди сюда. Спрашивай ты, — сказал Ясницкий и сел в темном углу. Из соседней комнаты вышел Сергей.

— Иван, все, что ты говорил, — правда. Не слушай его, — он кивнул головой на помощника. — Я верю тебе абсолютно. Я только не хочу, чтобы результаты твоих исследований пропали для людей безвозвратно. Они не будут использованы кому-либо во вред. Я клянусь тебе, своей жизнью клянусь.

— Призванный клянется только Богом, никакая другая клятва для него — не клятва. Если бы ты был призванный, ты бы поклялся Богом. Клянись Богом, что не позволишь ему, — Иван кивнул на Ясницкого, — стать Антихристом. Можешь?

— Иван…

— Да или нет?

— Скажи, где твоя тетрадь с записями?

— Клянись…

— Ладно, хватит, — прервал Ясницкий. — Иван, говори, где лежит эта твоя тетрадь?

Иван долго молчал, голова его упала на грудь, глаза ввалились, очертание рта стало резким.

— Отпустите его. Так нельзя, — срывающимся голосом попросил Сергей.

— Иван, где тетрадь? Говори…

— Игорь, прекрати, мы так не договаривались.

— На горе, — наконец выдавил из себя Иван.

— На какой горе? Говори.

— Не могу.

— Можешь.

— Это против воли Бога.

— Я для тебя теперь Бог.

— Нет Бога, кроме Бога.

— Говори…

— Подожди, Игорь, — сказал помощник. — Наконец-то мы подошли к сути. Он стал критичен. Но воля у него есть, ты прав. Сейчас я сделаю ему укол, и мы посмотрим, насколько она крепка.

— Какое может быть последствие от этого укола? — спросил Сергей.

— Остановка сердца от болевого шока. Но, учитывая наш профессионализм, я думаю, мы этого не допустим.

— Ты не сделаешь этого, сволочь.

Сергей рванулся к Ивану, но двое охранников моментально скрутили его и выволокли в другую комнату.

— Иван, ты должен сказать, где тетрадь, иначе перед тобой откроется нечто худшее, чем ад, и будет повторяться бесконечно, пока не скажешь. Человек не может этого вытерпеть, а ты всего лишь человек. Говори, где тетрадь? — спросил палач.

— Похоронена Богом.

— Где?

— В месте, где Сатана сошел на землю в последний раз.

— Где это место?

— Под рукой Бога.

— Так, ясно, не хочешь говорить. Ладно, ты сам это выбрал, — сказал помощник и сделал Ивану укол. В этот же момент все тело Ивана превратилось в пылающий адский огонь, при этом сознание вдруг стало предельно ясным, и Иван сразу вспомнил все, что мог, всю свою жизнь. Иван посмотрел в окно. Уже начинало светать.

— Убейте меня, — сказал Иван.

— Это только начало, сейчас все страхи, которые только может испытать человек, увеличенные во сто крат болью, навалятся на тебя, но ты не умрешь, пока не скажешь, где тетрадь. Где тетрадь? Скажи, и я сниму боль.

У Ивана не было сил кричать. Он кричал мысленно.

— Где тетрадь — повторил свой вопрос палач и протянул руку в сторону. Ему вложили в нее еще один шприц, и он сделал еще один укол. И тут же Иван увидел смеющегося Сатану, и тут же сделали еще укол, и боль несколько утихла.

— Что скажешь? — спросил Ясницкий у палача.

— В таких случаях начинают пытать близких людей у них на глазах. Кто у него близкий человек?

Ясницкий долгим взглядом посмотрел на палача, потом на Ивана.

— Иван, ты хочешь увидеть здесь Наташу?

— Нет.

— Тогда скажи, где тетрадь?

— Господи, только Тебе доверяю… — сказал Иван. — Я отведу вас туда. Везите меня по дороге вдоль берега реки, я скажу, где остановиться.

— По машинам, быстро, — приказал Ясницкий.

— А Малышева?

— Пусть сидит пока здесь. Будет дергаться, оглушите, только не убивайте.

Ехали всего несколько минут, потому что подножие горы, на вершине которой лежала рукопись, находилось километрах в полутора от дома, где пытали Ивана.

Крутой склон внизу был осыпан дробленым камнем, оставшимся после взрывов, которыми пробивали дорогу в скалах вдоль берега реки.

— Так, слушай меня внимательно, — сказал Ясницкий палачу, — я туда не полезу. Ты должен принести мне оттуда рукопись. Понял?

— Да, — ответил палач.

— Сколько для этого надо времени?

— До восхода солнца.

Ясницкий посмотрел на мертвенно-бледное лицо Ивана, и его начал охватывать страх. Ему все сильней хотелось бросить все и бежать из этого проклятого города.

— Хорошо, через два часа мы уезжаем из этого города с рукописью. Через два часа я уезжаю. Ты меня понял?

— Да.

— Я буду ждать тебя в доме.

— Пошли, — сказал палач Ивану, — и не вздумай кричать и дергаться.

Иван ничего не ответил и медленно двинулся по склону вверх. Ноги у него подкашивались, силы в них совсем не было, во рту пересохло, но голова была ясной. Шел он вверх с огромным трудом, то и дело падая.

— Может быть, затащим его туда? — спросил один из двух охранников, сопровождавших палача.

— Нет, пусть идет сам, нам все равно надо выждать время, чтобы следующий укол был наиболее эффективен, — ответил палач.

Все-таки сил самому добраться до вершины горы у Ивана не хватило, и последние метры его под руки волоком тащили охранники, ободрав о камни его колени.

Палач достал шприц, поднял иглу вверх и с улыбкой спросил:

— Ну, где спрятана твоя рукопись?

— Клянусь Богом, я никогда не скажу тебе, где эта рукопись.