Дальняя бомбардировочная... - Александр Голованов

Ощущение окаменелости продвигалось уже к области сердца, когда появился терапевт медсанбата. Ему потребовались считанные минуты на то, чтобы узнать, что произошло, и сделать мне внутривенное вливание огромной дозы глюкозы. И вот что интересно и удивительно! Как только глюкоза стала проникать в вену, немедленно окаменелость стала отступать вниз, а с окончанием внутривенного вливания исчезло и окаменение. Я ожил в полном смысле этого слова и хотел встать. Однако желание мое было пресечено резким вмешательством врача, не подчиниться которому я не мог. Спас меня майор Николай Александрович Леонтьев, с которым мы впоследствии вместе и закончили войну. [452]

Прошло немного времени, и из Москвы прилетела группа врачей, направленных Верховным. Чувствовал я себя вполне хорошо и собирался из госпиталя уходить. Но прилетевшие товарищи, осмотрев меня, сказали, что я должен соблюдать постельный режим, так как сосчитать количество ударов сердца они не могут. Доставленный кардиограф зафиксировал огромное, исчисляющееся сотнями ударов в минуту, сердцебиение, которое при этом было весьма слабым. Вот тут-то я и подумал: сейчас, когда я чувствую себя вполне хорошо, врачи не разрешают мне встать. А что же творилось со мной, когда я выпрыгнул из окна и, говоря попросту, собирался «отдавать концы»?!

Лежа сейчас в госпитале, я вспоминал, как еще в 1942 году Сталин говорил со мной о том, что он имеет сведения о моей круглосуточной работе практически без отдыха и без сна. Это, сказал Сталин, не может хорошо кончиться. Долго так человек работать не может. Затем Верховный сказал, что здоровье людей, находящихся на большой, ответственной работе, им не принадлежит, что оно является казенной собственностью и распоряжаться им, то есть здоровьем, может только государство. А так как я распоряжаться своим здоровьем сам не могу, то ко мне придется приставить охрану, которая и будет регулировать мою работу и отдых.

— Как вы на это посмотрите? — закончил он.

Ответил я тогда довольно дерзко, видимо по-своему поняв желание Сталина приставить ко мне охрану. Сказались годы, проработанные мной в органах государственной безопасности. Смысл ответа сводился к тому, что если Сталин считает, что я трачу очень много времени, дабы справиться с должностью командующего АДД, то меня следует освободить и назначить на мое место другого товарища. Если же я соответствую своему назначению, то прошу предоставить мне самому право решать — когда я должен работать и когда отдыхать. Вспомнил я и то, как сильно рассердил своим ответом Сталина, и он несколько дней после этого разговора не только со мной не встречался, но даже не звонил и по телефону. Не прошло и двух лет, как произошло со мной то, о чем предупреждал Верховный. Хорошо, однако, думал я, что отделался легким испугом. Но как оказалось в дальнейшем, это был, к сожалению, не легкий испуг, а серьезный недуг, на избавление от которого ушли годы.

На третий день пребывания в госпитале все показатели в моем организме пришли в норму и по приказу Верховного я вылетел в Москву вместе со всеми врачами, которые прибыли ко мне. Как ни уговаривали они меня лететь с ними пассажиром, пугая всякими неприятностями, которые могут случиться со мной в воздухе, так и не уговорили. Полет прошел хорошо, чувствовал я себя превосходно. [453] Однако не прошло и двух дней, как история повторилась, правда, не в такой тяжелой форме. А дальше, как говорят, и пошло и поехало… То вдруг появлялся озноб и меня начинало трясти в полном смысле этого слова, отчего я холодел, и лишь крепкий сладкий горячий чай выводил меня из такого состояния. То вдруг начиналось сильнейшее частое сердцебиение, которое я ощущал физически, внезапно переходившее в замедленное, доходившее до сорока пяти ударов в минуту. То ни с того ни с сего во время ходьбы отказывали ноги, и я оказывался в состоянии паралитика, опустившись на землю там, где меня такое застало, терпеливо дожидаясь, когда это пройдет. То вдруг останавливалось дыхание, что причиняло мне, надо прямо сказать, немало страданий. И так далее и тому подобное. Нормально работать я, конечно, не мог. Большое количество различных не похожих друг на друга симптомов сбивало с толку врачей. С одной стороны, они имели решительные указания срочно поставить меня на ноги, а с другой, они не знали, как это сделать, ибо все принимаемые ими меры положительных результатов не давали. Больше всех выручал все тот же врач-терапевт Николай Александрович Леонтьев. Конечно, идти против рекомендаций множества консилиумов он не мог, но многое делал по-своему. Однако главного — что нужно лечить, никто не знал. Смущали результаты анализов, которые всякий раз однозначно показывали, что никаких отклонений от нормы в моем организме нет. Лишь длительное время спустя, при очередном обследовании под рентгеном, когда мне пришлось выпить изрядную дозу бария, я почувствовал себя плохо, а рентгенологи в это время зафиксировали и успели снять начавшиеся спазмы всего желудочно-кишечного тракта. Так была, наконец, установлена причина всех моих перипетий. Стало понятным и разнообразие проявлений этих спазмов, которые стали причиной всех моих бед. Появление спазмов было следствием систематического постоянного недосыпания, изнурившего, а более правильно сказать, значительно разрушившего центральную нервную систему. Можно сказать, классический пример учения Павлова. Какого-либо значительного опыта в лечении таких заболеваний тогда не было, и поэтому продвигалось оно весьма медленно, а проще говоря, никаких видимых результатов не давало.

Как-то позвонил Сталин и поинтересовался, каково состояние моего здоровья. Я ответил, что здоровьем похвалиться не могу, а лекарства, которые мне прописывают, видимого улучшения не дают. Помолчав немного, Верховный сказал:

— Вот что. Врачи, я вижу, вам помочь не могут. Я знаю, вы человек непьющий. Заведите у себя на работе и дома водку. Когда почувствуете себя плохо, налейте водки и сколько можете выпейте. Я думаю, что это должно вам помочь. О результатах позвоните мне. Всего хорошего. [454] Разговор был окончен.

Я пригласил Н. А. Леонтьева и рассказал ему о разговоре со Сталиным. Реакция терапевта, против моего ожидания, была явно положительная. Он сказал, что сам хотел предложить мне использовать водку как лекарство, но побоялся лечащих меня врачей. Ввиду того что приступы у меня бывали часто, даже по нескольку раз в день, водка была вскоре доставлена и дожидалась, так сказать, своей участи.

Немного прошло времени, начался очередной приступ. Была мною налита в стакан водка, примерно полстакана, и выпита. Как будет развиваться приступ, было уже хорошо известно. После перебоев сердца следовало нарушение дыхания, что было самым мучительным. И нарушение дыхания началось, но не перешло в обычную тяжелую форму, а, наоборот, не получило развития и заглохло. Не потребовалось мне также и лечь, чтобы прийти в себя.