«Бог, король и дамы!» - Юлия Белова

Надзиратель за пажами торопливо подхватил графский кошелек и с таинственным видом приблизил губы к уху лотарингского вельможи.

— О шевалье Александре, ваше сиятельство, о ком же еще? Очаровательный мальчик, просто ангел…

— Я знавал одного Бретея, — проговорил Жорж-Мишель, отстранившись и смерив придворного ледяным взглядом. — Огюста де Бретея из Пикардии. Кто он ему — кузен, дядя?..

— Отец, — торопливо подсказал дворянин.

— Бросьте! — нахмурился граф. — Шевалье де Бретей богат…

— Возможно, — подтвердил придворный. — Но несколько лет назад ходили слухи о какой-то тяжбе и о том, что господин де Бретей разорился. А потом он вроде бы умер. Уж не знаю, что там стряслось, но ко двору мальчишку определял совсем другой человек.

— Кто?

Придворный пожал плечами:

— Это было до меня, ваше сиятельство, я купил должность уже после того, как шевалье Александра представили ко двору. Мой предшественник просил приглядывать за мальчишкой, но… — надзиратель за пажами заколебался, — поймите, ваше сиятельство, у меня слишком много обязанностей, чтобы тратить время на какого-то юнца! В конце концов с шевалье Александром не случилось ничего дурного. Ну, возможно, господа слегка помяли мальчишку, но ведь это происходит почти с каждым из них.

Под взглядом графа язык придворного начал понемногу заплетаться, а потом надзиратель окончательно замолчал, усиленно пытаясь сообразить, что он сказал не так. Жорж-Мишель мрачно наблюдал, как лоб придворного покрывается испариной.

— Кто был надзирателем за пажами до вас? — не глядя на придворного, поинтересовался шевалье.

— Господин де Транкур, но он умер вскоре после отставки, — пролепетал надзиратель.

— Знаете, сударь, мне кажется, вы лжете, — прежним ледяным тоном проговорил Жорж-Мишель. — Господин де Бретей был уроженцем Пикардии, а у шевалье Александра чистейшая речь уроженца Турени…

— Клянусь, ваше сиятельство, он и вправду сын Бретея! — чуть не завопил надзиратель за пажами. — Я видел его пажеский патент! А что до речи, так возможно, после разорения и смерти отца он жил у какого-нибудь бедного родственника в Турени и только потом попал ко двору. И поверьте, ваше сиятельство, я всегда испытывал искреннее расположение к шевалье Александру. Я даже…

— Через два часа, — безразличным тоном перебил придворного граф де Лош, — вы продадите вашу должность и покинете Париж…

— Но… — надзиратель за пажами растеряно прижал руки к груди, — два часа слишком малый срок.

— Или ваша должность вам более не понадобится, — договорил Жорж-Мишель.

Придворный побледнел и молча поклонился.

— И кстати, — произнес его сиятельство через плечо, останавливаясь уже у дверей, — кошелек можете оставить себе.

Бывший надзиратель за пажами покинул Париж не через два часа, а через час, проявив редкую расторопность и предусмотрительность, и этот отъезд внес умиротворение в душу графа де Лош. Он более не повторял слова «мерзавец» и «мразь», более не ругал нищих провинциальных дворянчиков, не нашедших ничего лучшего, как отправить ребенка ко двору без протекции, денег и рекомендательного письма. В самом деле, много ли провинциалы понимают в придворной жизни, пожимал плечами Жорж-Мишель. И можно ли ждать разумных поступков от дворян, которые сами недалеко ушли от провонявших навозом крестьян?

Теперь его сиятельство понимал, что тянуло его к шевалье Александру. Инстинкт и Судьба, что же еще? В глубине души он всегда чувствовал, что мальчишка ему не чужой, и даже шарлатан-астролог не смог его в этом разубедить. За какие-то пару мгновений Жорж-Мишель уверился, будто покойный шевалье Огюст был его лучшим другом, и даже смог «припомнить» среди роскоши замка Бретей белокурого малыша. «Воспоминания» настроили графа сначала на лирический, а затем на деловой лад, и его сиятельство пообещал себе получить права опеки над Александром, забрать его от двора, дабы мальчик мог прийти в себя от пережитого, навести справки о давней тяжбе его отца и, конечно, покарать виновников разорения семейства, поскольку граф не мог поверить, что такой богатый человек, как господин де Бретей, мог утратить состояние без участия чьей-либо злой воли.

Неизвестным злоумышленникам Жорж-Мишель заранее не завидовал, но поскольку в их участи не было никакой загадки, не собирался тратить на размышления о врагах много времени. Шевалье думал, как удачно все складывается. Через пару, ну самое большее через пять дней он завершит шутку, а потом отправится с мальчиком в Наварру договариваться о свадьбе кузена. Жорж-Мишель полагал, что за время путешествия при дворе утихнут все сплетни об Александре, а он сам непременно придумает, каким образом вернуть воспитаннику состояние. Теперь, когда все загадки благополучно разрешились, исправить прошлые ошибки не представляло труда.

Нужно было только выждать пять дней.

Глава 48

Помолвка шевалье де Рабоданжа

Известие о согласии Анжелики де Воброт на брак с шевалье де Рабоданжем повергло в траур всех искателей счастья и приданного. Анриетта де Невер тоже приуныла. Хотя за последние месяцы красавица-герцогиня основательно подзабыла неверного любовника, слух, что обидевший ее шевалье может разбогатеть, не на шутку расстроил бедняжку. Переживания принцессы усугублялись тем, что кузен Жорж собирался отнять у нее и оставшегося возлюбленного, увезя шевалье Александра в далекую Наварру.

Вообще-то последний месяц Анриетта находила, что ее отношения с Александром приобрели излишне добродетельный характер, и даже стала подумывать, не стоит ли подыскать шевалье замену. Но одно дело, когда ты сама решаешь покинуть возлюбленного, и совсем другое, когда его у тебя хотят отобрать. Напрасно Жорж-Мишель уверял красавицу, что вскоре она будет отомщена, напрасно твердил, что шевалье Александру негоже вечно сидеть у ее юбки и ему пора повидать свет — герцогиня продолжала дуться. Наварра и тетушка Альбре вызывали у принцессы не самые приятные воспоминания и Анриетта заранее негодовала, представляя, что может наговорить на нее Александру королева Наваррская.

Так уж получилось, но герцогиня не любила тетю и знала, что это чувство взаимно. По мнению Анриетты Жанна д'Альбре была скучна, занудлива и несносна, как все Лукреции, Порции, Корнелии и прочие добродетельные римские матроны вместе взятые, а королева Наваррская считала племянницу гадкой испорченной девчонкой. Никогда не забывая о чувствах тетушки, Анриетта согласна была отпустить королевского пажа куда угодно, но только не в Наварру, и в своей обиде за один день успела произнести перед Александром столько обличительных речей, что шевалье де Бретей не знал, какому святому молиться.