Сочинения - Оноре Бальзак

«Кто этот молодой человек? – спрашивал себя Оливье Винэ, – может быть, родственник хозяина дома? Кардо следовало бы прийти сюда в первый раз вместе со мною».

– Кто этот юноша? – в свою очередь, спросил Минар у господина Барбе. – Я уже не в первый раз вижу его здесь.

– Жилец, – ответил Метивье, сдавая карты.

– Адвокат, – прибавил вполголоса Барбе. – Он занимает небольшую квартирку на четвертом этаже, с окнами на улицу… О, человек малозначительный и совершенно без средств.

– Как зовут этого молодого человека? – осведомился Оливье Винэ у г-на Тюилье.

– Теодоз де ла Перад, он не так давно стал адвокатом, – прошептал Тюилье на ухо помощнику прокурора.

В эту минуту женщины, которые, как и мужчины, внимательно смотрели на молодых людей, переглянулись, и г-жа Минар, не удержавшись, сказала Кольвилю:

– Как он хорош собой, этот юноша.

– Я составил анаграмму, – ответил отец Селесты. – Его имя и фамилия – ведь полностью его зовут Шарль-Мари-Теодоз де ла Перад – предрекают следующее: «Ишь, мародер! Зол и делает парад!» Так что, милая моя госпожа Минар, остерегитесь выдавать за него свою дочь.

– Вот молодой человек, которого находят более красивым, чем мой сын, – сказала г-жа Фельон г-же Кольвиль. – Что вы по этому поводу думаете?

– О, что касается внешности двух этих молодых людей, то тут женщина заколебалась бы, прежде чем сделать выбор, – ответила г-жа Кольвиль.

В эту минуту молодой Винэ, окинув взглядом гостиную, в которой собралось столько мелких буржуа, счел, что поступит очень тонко, если начнет превозносить буржуазию; он подхватил слова молодого адвоката из Прованса и принялся утверждать, будто люди, облеченные доверием правительства, должны подражать королю, чья роскошь оставила далеко позади роскошь прежних монархов; не удовольствовавшись этим, Винэ заявил, что делать сбережения из получаемого жалованья просто глупо, к тому же это даже невозможно, особенно в Париже, где жизнь вздорожала чуть ли не в три раза, где судейскому чиновнику, к примеру, приходится платить за свою квартиру тысячу экю!..

– Отец, – сказал он в заключение, – дает мне ежегодно тысячу экю, и этих денег вместе с моим жалованьем едва хватает на то, чтобы жить сообразно занимаемому мною положению.

Когда помощник прокурора вступил на зыбкую стезю, к которой его так ловко подвел собеседник, коварный провансалец незаметно обменялся взглядом с Дютоком, дожидавшимся своей очереди войти в карточную игру.

– В Париже отмечается такая острая нужда в должностях, – заметил письмоводитель, – что поговаривают о создании двух мировых судов в каждом округе с тем, чтобы открыть еще двенадцать канцелярий… Как будто можно посягнуть на наши права, на эти места, за которые платят поистине бешеные деньги!

– Я еще не имел удовольствия слышать ваши речи во Дворце Правосудия, – обратился помощник прокурора к г-ну де ла Пераду.

– Я адвокат бедняков и выступаю лишь в мировом суде, – ответил провансалец.

Слушая рассуждения молодого судейского чиновника о том, что должностным лицам следует проживать свои доходы, мадемуазель Тюилье приняла чопорный вид, значение которого было хорошо известно и молодому провансальцу и Дютоку. Винэ-младший покинул салон вместе с Минаром и Жюльеном-адвокатом; таким образом, поле битвы возле камина осталось за молодым де ла Перадом и Дютоком.

– Чиновная буржуазия, – заявил Дюток, обращаясь к Тюилье, – начинает вести себя так, как некогда вела себя аристократия. Дворяне норовили жениться на дочерях из богатых семейств, чтобы таким способом унаваживать свои земли, нынешние выскочки охотятся за приданым, чтобы подправить свои дела.

– Именно это господин Тюилье говорил мне нынче утром, – дерзко заявил провансалец.

– Винэ-старший женился на некоей барышне де Шаржбеф, – продолжал Дюток, – от нее-то он и понабрался дворянских привычек. Ему во что бы то ни стало нужно состояние, жена его живет на княжескую ногу.

– Ну, лишите этих людей должностей, – сказал Тюилье, который, как истый буржуа, завидовал своим ближним, – и они быстро окажутся на мели…

Мадемуазель Тюилье вязала с такой молниеносной быстротой, что казалось, будто работает паровая машина.

– Ваш черед, господин Дюток, – заявила г-жа Минар, вставая. – У меня ноги застыли, – прибавила она, направляясь к камину.

При этом золотые побрякушки на ее тюрбане засверкали, как бенгальские огни при бликах свечей «звезда», которыми тщетно пытались осветить огромную гостиную.

– Этому помощнику прокурора впору проповедовать в храме святого Луи! – заметила г-жа Минар, бросив взгляд на мадемуазель Тюилье.

– Вы хотите сказать – в храме святого Луидора! – подхватил провансалец. – Как это остроумно, сударыня…

– Госпожа Минар уже давно приучила нас к своим метким замечаниям, – вставил красавец Тюилье.

Госпожа Кольвиль внимательно смотрела на провансальца и невольно сравнивала его с молодым Фельоном: тот беседовал с Селестой, не обращая никакого внимания на все происходившее вокруг. Пожалуй, теперь самое время описать своеобразного человека, который был призван сыграть столь важную роль в жизни семьи Тюилье и который, конечно же, заслуживает имени великого артиста.

В Провансе, особенно в окрестностях Авиньона, встречается порода людей, далеко отстоящих от привычного типа южанина: обычно это блондины или шатены, с нежным цветом лица и кроткими глазами, чей взор покоен, безразличен или томен, в то время как у большинства южан взор, как правило, живой, пламенный и глубокий. Заметим, кстати, что на Корсике люди, подверженные бурным порывам, опаснейшим вспышкам гнева, чаще всего блондины, с виду совершенно спокойные. Самыми грозными в Провансе оказываются бледные, довольно полные мужчины с тусклыми светло-голубыми или светло-зелеными глазами. Шарль-Мари-Теодоз де ла Перад был великолепным образчиком этой породы людей, чья конституция заслуживает внимательнейшего изучения со стороны медицинской науки, философии и физиологии. Дело в том, что в них иногда происходит внезапное разлитие желчи, и отравленная горечью кровь кидается им в голову, подталкивая их на свирепые деяния, которые они на первый взгляд холодно обдумывают; на самом же деле их поступки – следствие внутреннего опьянения, хоть в это и не легко поверить, глядя на их флегматическую внешность, встречаясь с их спокойным, благодушным взором.

Молодой провансалец, родившийся неподалеку от Авиньона, был человек среднего роста, хорошо сложенный, довольно полный; трудно определить оттенок его кожи: ее нельзя назвать ни мертвенно бледной, ни матовой, ни розовой, своим цветом она напоминала желатин, и этот образ один только в силах дать представление об аморфной, бесцветной оболочке, под которой скрывались нервы, не столько крепкие, сколько способные при определенных обстоятельствах выдержать чудовищное напряжение. Взгляд его бледно-голубых холодных глаз обычно выражал обманчивую меланхолию, необыкновенно привлекающую женщин. Красивый лоб, казалось, дышал благородством и отлично гармонировал с тонкими, редкими светло-каштановыми волосами, которые от природы слегка завивались на концах. У него был нос охотничьей собаки: приплюснутый, раздвоенный на конце, любопытный, какой-то осмысленный и ищущий, вечно что-то вынюхивающий; нет, то не был добродушный нос, то был нос иронический и насмешливый. Но черты характера Теодоза были глубоко запрятаны, только тогда, когда молодой человек переставал наблюдать за собою и приходил в ярость, становились явными свойственный ему сарказм и ум, которыми были пронизаны его дьявольские шуточки. У него был приятно изогнутый рот, губы цвета граната, голос на среднем регистре звучал необыкновенно пленительно; Теодоз обычно старательно сдерживал раскаты своего голоса, который, если хозяин давал ему волю, звенел в ушах слушателей, как гонг. Впрочем, адвокат переходил на фальцет лишь в тех случаях, когда не помнил себя от гнева и нервы его не выдерживали. Его овальной формы лицо обычно ничего не выражало – так хорошо он умел им управлять. С этим истинно жреческим выражением лица находились в полном согласии сдержанные, благовоспитанные манеры, но в его обхождении было что-то уж слишком приветливое и навязчивое, чуть ли не льстивое, и такая манера вести себя невольно покоряла человека, особенно пока он находился в обществе Теодоза. Обаяние, имеющее своим источником человеческое сердце, оставляет в другом человеке глубокие следы, но обаяние, являющееся лишь следствием искусного умения вести себя, равно как и следствием красноречия, одерживает только преходящие победы: чтобы добиться цели, оно не гнушается никакими средствами. Но много ли встречается в частной жизни людей с философским складом ума, способных сравнивать и разбираться в таких тонкостях? Почти всегда, по народному выражению, люди заурядные разгадывают хитреца лишь тогда, когда он уже успел обвести их вокруг пальца!