Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию - Александр Дюма

― Если вы пришли от имени Всевышнего, ― сказал он, ― то успокойтесь и отвечайте на вопросы.

Духи утихомирились.

― Вы уже сказали, ― продолжал Хоум, ― что явились не ради меня, а ради Миллелотти.

― Да, ― стукнули духи.

Миллелотти весь задрожал.

― Миллелотти, ― снова заговорил Хоум, ― среди родных или друзей, которых вы потеряли, есть кто-нибудь, кто вас любил или кого вы любили особенно?

― Да, ― ответил маэстро, ― такой у меня была тетушка.

― Поинтересуйтесь у духов о ней, попросите их, чтобы душа вашей тетушки здесь присутствовала.

― Душа моей тетушки здесь? ― спросил маэстро дрожащим голосом.

― Да, ― стукнули духи.

Миллелотти затрясся сильнее.

― Задайте ей вопрос, ― подсказал Хоум.

― Какой?

― Я не хотел бы вам диктовать. Спросите у души вашей тетушки что-нибудь, о чем только она может знать.

Миллелотти, после некоторого колебания, спросил:

― Сколько времени тело, которому ты принадлежала, мертво?

― Выразитесь точнее.

― Не понимаю.

― Спросите день, месяц, год.

― Сколько месяцев прошло, как умерла моя тетушка?

Духи ударили девять раз. Маэстро почувствовал себя дурно. Ровно девять месяцев, день в день, покоилась бедная женщина в могиле.

― Во что из мебели предпочтительней, на ваш взгляд, вселиться душе вашей тети? ― спросил Хоум.

Миллелотти огляделся и выбрал круглый мраморный столик на одной трехпалой ножке, который стоял в углу.

― В этот одноногий столик, ― сказал он.

Столик пришел в движение.

― Я вижу, что он двигается! ― воскликнул Миллелотти.

― Конечно, только что в него вселилась душа, ― пояснил Хоум. ― Поговорите со столиком.

В знак согласия, стол в ожидании расспросов трижды приподнял один из своих когтей и трижды стукнул по паркету. Бедный Миллелотти был больше мертв, чем жив.

― Чего вы боитесь? ― спросил Хоум. ― Если ваша тетя любила вас так, как вы это подаете, то ее душа не может желать вам ничего плохого.

― Конечно, ― согласился маэстро, ― Моя тетя меня любит; по крайней мере, надеюсь на это.

― Вы сильно любили племянника? ― спросил Хоум у стола.

Стол снова трижды приподнял коготь и трижды стукнул по полу. Миллелотти онемел. Хоум продолжал говорить о нем.

― Если вы утверждаете, что любили племянника, то дайте ему доказательство вашей любви.

Стол скользнул, как по желобу, и подъехал прямо к Миллелотти. Увидев такое, тот закричал и вскочил на ноги. Но стол поехал не для того, чтобы прокатиться, а для того, чтобы поцеловать маэстро. Итак, он оторвался от пола, поднялся на высоту головы Миллелотти и своим мраморным краем, как губой, заледеневшей от могильного холода, коснулся губ молодого человека. Миллелотти навзничь упал на кровать Хоума; он был в обмороке.

Кто отнес его в спальню: духи, Хоум? Но неоспоримый факт, что он очнулся в своей постели: потный лоб и волосы дыбом от ужаса. К счастью, духи отбыли; маэстро не достало бы сил не упасть в обморок вторично. Он подумал, было, что все это приснилось, позвал Хоума, но Хоум подтвердил все, что помнилось; это было наяву; действительно, душа его тети покинула потусторонний мир и прибыла из Рима, чтобы его поцеловать. Тогда он встал и, зная, что я вернулся, прибежал ко мне, бледный, весь дрожа еще после этой ночной сцены.

Мы с Муане поспешили к Хоуму; ведь духи вернулись, и Хоум вновь обрел свое могущество; нам не терпелось совершить путешествие в фантастический мир, в котором Миллелотти провел всю ночь. Не тут-то было! Хоум опять утратил свое могущество: духи покинули и его, и маэстро, покинули все вокруг, в том числе удивительный стол, который оставил угол комнаты и стоял возле кровати, на том самом месте, где оторвался от пола и подарил бедному Миллелотти мраморный поцелуй.

Что во всем этом правда? То, что оба мужчины ― спокойный Хоум и возбужденный Миллелотти ― вместе смотрелись живописно.

Нам оставалось к рассказу Миллелотти, поддержанному созерцанием стола, присоединить обещание немедленно уведомить нас, если духи вернутся. Получить такое обещание было несложно, но с должника берут то, что можно. В свое время, и по месту мы расскажем, в каких обстоятельствах Хоум снова обретет свое могущество.

Ладога

Скоро шесть недель, как мы в Санкт-Петербурге; я широко злоупотребил королевским гостеприимством графа Кушелева; увидел почти все, что стоило увидеть в граде Петра, и решил отправиться на экскурсию в Финляндию. Но Финляндия огромна. По площади она равна двум третям территории Франции, и при населении 350 тысяч на 1 квадратный лье приходится в среднем всего 65 жителей.

Вряд ли стоит говорить, что подгоняемый мыслями об ужасной русской зиме, которая постоянно начинается и никогда не кончается, и опасаясь быть захваченным ее льдами на Волге, я рассчитывал посетить Финляндию лишь частично. Будет ли это Або, старая столица, или Гельсингфорс[150], новая столица, или Торнио, город, что полагали самым близким к полюсу, пока не узнали, что Кола[151] в Архангельской губернии на три градуса ближе к нему и находится на 69-й параллели северной широты?

Я знал про Або и Гельсингфорс от моего друга Мармье, знал о менее известном Торнио от англичанина, который вторично отправился туда ― посмотреть полночное солнце; и потом, я очень люблю путешествовать, потому что наделен даром с легкостью видеть все иначе, чем другие, видеть то, чего не видит никто, а это ― опять-таки порука своеобразному восприятию мира. Итак, я решил дело в пользу Ладожского озера, в пользу маршрута через Шлиссельбург[152], острова Коневец и Валаам, город Serdopol ― Сердополь [Сердоболь][153].

Известна история Финляндии и финляндцев или, вернее, финнов; страны, между прочим, как и Восток, затерянной в туманной дали, что размывает ее очертания. Ее историю можно напомнить в двух словах.

Финны, по-латыни Fenni, ― попросту гунны, сбившиеся с пути. Как национальный тип, еще сегодня они до изумления повторяют портрет Аттилы, который был у нас в руках, портрет дикого пастора дикого стада. Изошедшие с великих плато северной Азии в начальные времена Римской империи, они жили на пространстве от Вислы и Карпат до Волги. Но, в свою очередь, теснимые готами, были наполовину покорены, наполовину отброшены в Северную Сарматию и Скандинавию. Теснимые все больше последовательными миграциями варваров из Азии, мало-помалу они были сжаты в этой части Европы, ограниченной с юга Балтикой, с запада ― Ботническим заливом, с севера ― Норвегией и с востока, наконец, ― пустынями, что простираются от озера Пиаро до Белого моря, которая, по их имени, получила название Финляндии. Говоря так, я выражаюсь по-книжному, то есть ошибаюсь. Трудно вывести Финляндию из Fenni или финнов. Зато очень легко усмотреть в Финляндии название, которым немцы первыми окрестили бескрайнее болото, что его обитатели больше по привычке, чем по убеждению принимают за землю. В самом деле, бросьте взгляд на географическую карту, и Финляндия покажется вам гигантской губкой; вода во всех порах, остальное ― грязь.